жизни воздушного спортсмена. Однако парашютист не растерялся. Потряхивая стропы, он освобождал их ото льда и успешно боролся с обледенением.
С наступлением сумерек сила восходящего потока воздуха заметно ослабела, и Адамчук начал медленно снижаться. Пробыв в воздухе около двух часов, он приземлился в 14 километрах от аэродрома.
Подобные и другие неприятные сюрпризы, порою ожидающие в воздухе парашютиста, могут внести существенные изменения в его расчеты. Ведь в атмосфере на разных высотах воздух движется в различных направлениях и с различной скоростью.
Как-то раз мне довелось выполнять прыжок с высоты 7000 метров. Оставив самолет на заданной высоте и раскрыв парашют, я попал в слой воздуха, мчавшегося почти со скоростью урагана, и это в то время, когда над землей совсем не было ветра. Мне пришлось применить все свои знания и опыт, чтобы ускорить снижение, быстрее миновать этот слой воздуха. И все же за сравнительно короткое время меня отнесло более чем на 20 километров от того места, над которым я оставил самолет.
Зато вырвавшись из урагана, я стал спускаться почти по вертикали и благополучно приземлился на колхозном поле. Но если бы при этом дул такой же ветер, как и на высоте, то мое приземление было бы далеко не таким благополучным. Ведь парашютисту приходится бороться с ветром не только в воздухе, но и на земле. И в этой борьбе ветер оказывается весьма сильным, а подчас и опасным противником.
Так, однажды, в первый год моей работы испытателем, я выполнял прыжок тоже с высоты 7000 метров. Отделившись от самолета, я без задержки раскрыл парашют. Все протекало нормально. Плавно снижаясь, я постарался ориентироваться и вместо ровного поля в стороне от нашего аэродрома, на которое мы обычно прыгали, я увидел невдалеке большую деревню, огороды, пыльную проселочную дорогу. Оказалось, что, набирая высоту, летчик последние 2000 метров шел над облаками и в его расчеты вкралась ошибка.
С высоты шестисот метров я наметил примерное место приземления и, чтобы дотянуть до него, раскрыл запасной парашют. Но в это время над землей поднялся очень сильный ветер, меня отнесло, и я приземлился на огороды. Вот тут-то и начались «памятные» моменты. Мое тело против воли начало быстро перемещаться по земле. Основной парашют, поддуваемый сильным ветром, неудержимо тащил меня по морковным грядам. Напрасно я пытался подтянуть нижние стропы и «погасить» парашют. На это не хватало силы. Попытки встать на ноги кончились тем, что меня снова швырнуло на гряды.
На краю огорода запасной парашют зацепился за плетень. Но мое движение задержалось лишь на один миг. Плетень упал, и парашют снова потащил меня через заросшую крапивой и репейником ложбину, камни, проселочную дорогу.
За мной бежало как будто бы все население деревни.
— Держите парашют! — крикнул я подбежавшим крестьянам.
Крестьяне дружно навалились на купол, и только тогда я поднялся на ноги и мог считать прыжок законченным.
Летчик К. Рыков и штурман А. Кириченко, с самолета которых я прыгал, наблюдали мою борьбу с парашютом. С воздуха она казалась совершенно безобидной. Все же они беспокоились и с нетерпением ждали моего сигнала. Было условлено, что, если после прыжка не потребуется срочной помощи, я дам три зеленые ракеты, в противном случае — три красные. Ракетный пистолет и ракеты я не растерял во время столь длительного приземления, но в голове шумело, и я спутал: выстрелил сначала красной ракетой, а потом двумя зелеными. Ничего не поняв. летчик продолжал кружить надо мной. Тогда я снова подал сигнал, на этот раз правильный, и самолет улетел.
Иногда и в отличную, казалось, безветренную погоду воздушная стихия может нарушить все расчеты парашютиста. Прыжок, о котором я хочу рассказать, был выполнен при довольно благоприятных условиях. Испытание в воздухе сложной новой конструкции прошло, как говорится, без сучка и задоринки, но когда я взглянул на землю, то под собой увидел лес. Оказалось, что на высоте дул сильный ветер и, пока я проводил испытания, меня отнесло далеко за границы аэродрома. Мне уже раз пятнадцать приходилось опускаться на деревья, и в данном случае это обстоятельство не особенно смущало меня. Обычно в таких случаях я поднимал воротник комбинезона, чтобы лучше предохранить лицо от царапин, и спокойно ожидал встречи с ветвями. Я уже собирался опять поступить так же, как вдруг заметил ровную прогалину, расположенную как раз по ходу моего движения. Соблазнившись перспективой спокойного приземления, я стал скользить, энергично подтягивая стропы парашюта. Расчет был верен, и я опустился туда, куда намечал.
Но ровная прогалина была не тем, чем она казалась с воздуха. Усыпанная желтыми и белыми цветами, громко чавкнув, она податливо раздалась под ногами, и я по пояс погрузился в бездонную трясину. То, что прогалина не имеет дна и засасывает, я почувствовал сразу, так как «снижение» продолжалось. Вонючая жидкая грязь медленно, но верно поднималась к моей груди. Тщетно я делал судорожные усилия, пытаясь освободиться из этого грязного и холодного плена. Чем больше я двигался, тем скорее погружался. Вот когда мне не хватало того сильного ветра, который безжалостно тащил меня по огородам: он не дал бы мне утонуть.
Я прекратил попытки выбраться из грязи и, призвав на помощь все свое хладнокровие, осмотрелся, стараясь трезво оценить обстановку. Приземление произошло на самом краю трясины, и парашют ветром набросило на кустарник. Видимо, там уже была твердая почва. Как утопающий за соломинку, я ухватился за стропы парашюта, и они меня не подвели. Шелковый купол прочно запутался в кустарнике. Держась за стропы, я подтягивался изо всех сил, но обмундирование, уже успевшее намокнуть, стало страшно тяжелым. Трясина цепко держала мое тело. Измученный, я ослабил усилия и сразу почувствовал, как опять оседаю вниз. Положение оставалось по-прежнему тяжелым. Я закричал, призывая на помощь, но в ответ услышал только лесное эхо. Затем я потянул стропы с такой силой, что захрустели суставы, а кровь в висках сильно застучала. На секунду показалось, что парашют сползает с кустов, и мое сердце тревожно замерло. Но нет, парашют держался прочно, а я медленно, очень медленно продвигался вперед, трясина не пускала меня, словно не хотела расставаться со своей жертвой. И все же я добрался до твердой земли. В трясине остались меховые унты, перчатки и кислородный прибор, но я считал, что отделался очень дешево.
Этот и другие подобные случаи убедили меня, что парашютиста могут подстерегать различные неожиданности не только в воздухе, но и тогда, когда земля уже под ногами. Изменившийся во время прыжка ветер может сделать приземление весьма сложным, и на земле придется проявить такую же находчивость, как и в воздухе во время самых трудных испытаний.
ЛАГЕРЬ НА ПРИДОНСКОМ АЭРОДРОМЕ
Авиационная техника развивается очень быстро. Об этом красноречиво говорит рост скоростей самолетов. Неуклонный и последовательный рост скоростей не мог не поставить ряд важных вопросов перед парашютистами-испытателями, так как скорость падения парашютиста, покинувшего скоростной самолет, непосредственно зависит от скорости этого самолета. В первые доли секунды она равна скорости машины, оставленной парашютистом. Раскрытый в этот момент парашют резко тормозит движение падающего тела, вызывая большие перегрузки. Как показали подсчеты, перегрузки эти оказались настолько велики, что невольно возникло опасение и за прочность всей системы парашюта, и за состояние организма человека.
Стало ясно, что прыжки с парашютом со скоростных самолетов требуют предварительного изучения, тщательной исследовательской работы. Эта исследовательская работа шла в трех направлениях: необходимо было сконструировать более прочный парашют, надежно раскрывающийся вблизи самолета; перегрузку парашюта новой конструкции свести к минимуму; определить максимально допустимые для человеческого организма перегрузки.
Последний вопрос одновременно решался в конструкторском бюро, на аэродроме и в лабораториях института авиационной медицины. В решение этого вопроса вложили свой скромный труд и мы, испытатели-парашютисты. Совместно с военными врачами группа мастеров парашютного спорта: Ю. Гульник, А. Колосков, Н. Аминтаев, А. Зигаев, В. Козуля, А. Лукин, я и другие — вылетела на один из
