нарушило равновесие, и меня начало вращать. Выравнивать тело было некогда, и я поспешно раскрыл парашют. Рывок был более слабый, чем обычно. Я с тревогой посмотрел вверх. Произошло то, что парашютисты называют «глубоким перехлестыванием». Одна стропа перехлестнула купол парашюта почти посередине, и он, изуродованный, с приподнятыми краями, лишь немного уменьшал скорость падения. Пришлось раскрывать запасной парашют.
После этого я почти перестал пользоваться секундомером, определяя момент выдергивания кольца по расстоянию до земли. При падении землю нужно не упускать из поля зрения, и тогда при известной тренировке высоту можно определить с точностью до 100–200 метров.
На первых порах я ошибался и раскрывал парашют слишком рано. Причина была та же, которая вызывала чересчур поспешный счет: инстинктивно хотелось прекратить падение и надвигающаяся земля казалась ближе, чем на самом деле. Потребовалось много времени и труда, чтобы победить инстинкт самосохранения; зато после этого осталось повышенное восприятие происходящего — появилась какая-то особенная острота чувств.
И сейчас, выполняя прыжки с задержкой раскрытия парашюта, я главным образом ориентируюсь по земле, но мне не приходит в голову мысль отвергать секундомер как средство определения времени свободного падения. Я считаю, что, научившись управлять своим телом в воздухе, каждый парашютист должен уметь пользоваться и глазомером и секундомером.
Для воздушных спортсменов секундомер — надежный помощник, так как они выполняют прыжки с абсолютно надежными парашютами. Но, как говорится, «на секундомер надейся, а сам не плошай». Следи за землей. Ведь секундомер может испортиться. Скажем, оставляя самолет, задел секундомером за что- нибудь, он пойдет, пойдет, да и остановится. При парашютном прыжке лишний контроль и страховка никогда не помешают.
Для нас же, испытателей, ориентировка только по секундомеру явно недостаточна. Ну, скажем, испытываешь новую конструкцию с раскрытием через 20 секунд свободного падения. По секундомеру выдержал время, раскрываешь парашют, а он не срабатывает. Какой у тебя остался запас высоты? Сколько времени ты можешь затратить на попытки устранить неполадки, чтобы не врезаться в землю? На эти вопросы секундомер не ответит. Испытатель должен взглянуть на землю и решить их сам.
Следует отметить, что при прыжках с задержкой раскрытия парашюта спортсмен испытывает большее нервное напряжение, чем при обычных прыжках. Принято считать, что оно начинается еще задолго до посадки в самолет и кончается с раскрытием парашюта. При обычном прыжке парашют раскрывается через 2–3 секунды; скажу кстати, что задержку раскрытия хотя бы на ничтожное время каждый парашютист замечает тотчас же.
При прыжке с задержкой в раскрытии парашюта в свободном падении спортсмен должен быть особенно внимателен и насторожен. Ведь в это время могут возникнуть различные неожиданности, которые потребуют от парашютиста мгновенных действий, напряжения всех его духовных и физических сил.
Так, помнится, выполняя один из прыжков с задержкой раскрытия парашюта, я попал в довольно неприятное положение.
Когда на высоте 6000 метров самолет лег на боевой курс и передо мной вспыхнул световой сигнал, я приготовился к прыжку и по команде оставил кабину. Встречный воздушный поток с такой силой отбросил меня в сторону, что началось беспорядочное падение. Однако уже на пятой секунде я сумел его преодолеть. Я ясно увидел широкую панораму аэродрома, быстро приближавшуюся ко мне. Вдруг я почувствовал сильный динамический удар, и свободное падение совсем неожиданно прекратилось.
Непроизвольное раскрытие парашюта? Взглянул на кольцо. На месте! В следующую секунду пришлось думать о другом, так как я оказался в подвесной системе в крайне неудобном положении. Хуже всего было то, что туго застегнутый воротник комбинезона чем-то сдавило, дышать стало трудно, пришлось раскрыть запасной парашют, но от этого легче не стало. Воротник все туже охватывал горло, расстегнуть же комбинезон не было никакой возможности. Временами дыхание совершенно прекращалось. Промелькнула мысль о гибели датчанина Транума при выполнении рекордного прыжка с парашютом.
Наконец, парашют опустил меня на лес. В полубессознательном состоянии я обхватил ствол сосны и задержался, упершись в сучок. Дышать сразу стало легче. Не без труда я освободился от подвесной системы и спрыгнул на землю.
К месту приземления подъехал на мотоцикле мой командир П. Шадский. Зная о том, что я не курю, он все же предложил мне папиросу.
— Это необходимо для успокоения, — объяснил он.
При осмотре парашюта было установлено, что первая и вторая шпильки вытяжного троса непроизвольно вышли из конуса и освободили купол парашюта. Купол наполнился воздухом и при динамическом ударе согнул ранец, который навалился мне на голову и каким-то образом затянул воротник комбинезона.
Эта неудача не ослабила моего увлечения затяжными прыжками. Постепенно у меня стал накапливаться опыт в выполнении прыжков этого вида. Появились мысли о рекордном прыжке с задержкой раскрытия парашюта из стратосферы — хотелось и мне внести свой вклад в достижения отечественного парашютизма.
Тут уместно сказать несколько слов о том, насколько различны те условия, в которых наши, советские рекордсмены и рекордсмены капиталистических стран совершают свои рекордные полеты и выполняют прыжки с парашютом. В капиталистических странах немало отважных воздушных спортсменов сложило головы, пытаясь установить рекорды высотного прыжка или прыжка с задержкой раскрытия парашюта. Там полет с целью установления рекорда порой превращается в трагическую лотерею, участники которой нередко гибнут.
Но если даже летчик остается жив, а рекорда почему-либо не побьет, его судьба достойна сожаления. Силы он затрачивает впустую, потому что авторитет такого пилота или парашютиста подорван, репутация испорчена. Он нигде не найдет поддержки, помощи, простого человеческого сочувствия. Известен случай, когда один летчик, стремясь установить рекорд дальности полета, совершил вынужденную посадку. У него не нашлось денег, чтобы уплатить штраф за примятый при этом газон, и рекордсмена посадили в тюрьму. Так выглядят эти капиталистические бизнес-рекорды.
Иное дело в нашей стране. Советский летчик или парашютист, собирающийся установить рекорд, имеет все возможности тщательно подготовиться к нему. Эти возможности предоставляет ему наша социалистическая Родина. И если летчика или парашютиста почему-либо постигнет неудача, он всегда найдет дружескую поддержку. Каждый советский человек приложит максимум усилий к тому, чтобы помочь этому человеку снова подготовиться к достижению поставленной цели, избежать прежних ошибок, ликвидировать все неполадки. Советские люди ставят рекорды не ради обогащения, не ради личной славы или рекламы, а ради науки, ради величия своего социалистического Отечества.
К установлению рекорда в прыжке с задержкой раскрытия парашюта я стал готовиться постепенно. Под наблюдением опытных врачей Бондаренко и Яковлева мне был создан необходимый режим и разработаны различные виды наземной тренировки перед подъемом на большую высоту. Затем я совершил ряд «затяжных» прыжков, начав с высоты 8000 метров, раскрывая парашют на высоте около 700 метров над землей. 25 сентября 1945 года мне предоставили возможность выполнить прыжок из стратосферы.
День этого прыжка навсегда запомнился мне до самых мельчайших подробностей. Стояло «бабье лето». Листья кленов были огненно-красные, и в прозрачном воздухе плавали белые легкие паутинки. И наш аэродром, и взволнованные лица товарищей, и готовый к вылету самолет — все было как-то ново, торжественно, значительно. На меня надевают парашют. Дружеские заботливые руки тщательно проверяют подгонку подвесной системы, застегивают пряжки. Наконец все готово.
К самолету меня провожают товарищи: А. Грызлов, В. Ровнин, В. Бондаренко, Н. Лаврентьев, один из старейших укладчиков парашютов мастер парашютного спорта СССР Н. В. Низяев и другие. Каждый из них внес в подготовку рекордного прыжка долю своего труда. Один дал ценное указание, другой — дружеский совет, третий оказал товарищескую помощь.
Вот мы у самолета. Летчик А. Прошаков и я готовы к полету. Стараясь скрыть волнение, пожимаю протянутые руки.
— Все будет в порядке, Василий Григорьевич! Счастливо! — говорит мне на прощанье Николай Васильевич Низяев, и я весело улыбаюсь. Ведь десять лет назад именно такими словами меня, тогда еще
