Поэзия Латинской Америки

закусить
без меня — никуда,
никогда!

Говорит она: «Твоя негритянка от тебя
не уйдет ни в жизнь!
Только крепко
за меня держись!»

Достань деньжонок… Перевод М. Самаева

Достань деньжонок,
достань деньжонок,
или с тобой не пойду, и все.
На порцию риса с галетой,
и все.

Я знаю, по-всякому может быть,
но, старина, ведь нужно же есть.
Достань деньжонок,
достань деньжонок,
или не лезь.

Потом ведь скажешь, что я такая,
что не умею с людьми.
Но любовь на пустой желудок…
Пойми.
Сам-то в новых ботинках, приятель…
Пойми.

И часы у тебя, мулатик…
Пойми.
Ведь мы же с тобой поладим…
Пойми.

У гроба Монтеро[162] Перевод И. Чежеговой

Умел зажигать ты зори
огнем своей буйной гитары,
игрой тростникового сока
в твоем теле живом и гибком,
под луною бледной и мертвой!
И была твоя песня сочной,
смуглой, точно спелая слива.

Ты, что пил, никогда не пьянея,
и был прозван «Луженой Глоткой»,
в море рома без якоря судно
и наездник искусный в танце, —
что же будешь ты делать с ночью,
ведь над ней ты больше не властен,
и откуда вольешь в свои жилы
крови той, что тебе не хватает,
той, что вытекло много из раны,
нанесенной ударом кинжала?

Ты сегодня убит в таверне,
друг мой Монтеро!

В твоем доме тебя ожидали,
но тебя принесли туда мертвым,
говорят, была пьяная ссора,
но тебя принесли уже мертвым,
говорят, он был твоим другом,
но тебя принесли уже мертвым,
сталь кинжала едва блеснула,
но тебя принесли уже мертвым…
Вот чем кончилась пьяная драка,
Бальдомеро, плясун, забияка!

У гроба две свечки горят,
слабым светом мрак разгоняя,
для кончины твоей бесславной
даже этих свечей хватает.
Но горит на тебе, пламенея,
рубашка красного цвета,
твои кудри огнем полыхают,