Поэзия Латинской Америки

Кузнечиком старинных пастушеских эклог

бубенчик монотонный доносится несмело.
И ласточки, как ночи, уже разбитой, стрелы,
в зарю хотят вонзиться, летя наискосок.

Возвращение

От почвы материнским повеяло теплом…
Пасется у дороги мул на краю селенья.
Гора под зимним солнцем сияет в отдаленье,
как старая крестьянка в переднике льняном.

А небо благодушно, и веет ветерком.
Пастушка под сосною сидит, обняв колени,
и тучный скот степенно, вразвалку, в направленье
холма бредет, свирелью пастушеской влеком.

Идет пастух, тяжелой вязанкой дров нагружен;
чуть свет он дом покинул, но на закате дня
ему наградой будут уют и сытный ужин.

Кормильца у порога ждет вся его семья,
а верный пес, приходом хозяина разбужен,
вертит хвостом и лает, у ног его снуя.

Сьеста

Все словно замирает в деревне в этот миг.
Лишь колокол порою, бросая отсвет едкий,
на сытой скуке ставит размеренные метки,
докучный, как строптивый зажившийся старик.

Аптекарь подле двери во сне смиренном сник.
Над площадью несется кудахтанье наседки.
Орешника в камине потрескивают ветки,
и у огня священник сидит над книгой книг.

Все мирно в этом доме, и небо кроткой синью
мирским трудам — заботам дарует благостыню.
Вокруг фонтана женщин поющих голоса.

Там стирка, чтобы в праздник мог переоблачиться
крестьянин. А из сада бродячая ослица,
лягаясь, удирает от лающего пса.

Заря

Крестьянская лампадка мигает и коптит
в гостеприимной кухне. Поленья задымились,
и запах пищи с духом горящих дров смесились,
в крестьянине рождая здоровый аппетит.

Погонщик понукает волов, арба скрипит.
Вот он бросает упряжь, согнать дремоту силясь.
Сидит за пряжей Тетис, корову доит Филис
и молоком молитвы всевышнего поит.

Стада из стойл выходят, медлительно, в молчанье,
мрача долину словно монашье одеянье.
Бриз растворился в листьях, будя их и бодря.

И, как пастушка после бессонного томленья —
глаза печально томны за поволокой лени, —
глядит на звезды в небе светлеющем заря.

Светотень