выражаюсь?
– Вполне.
– Вот так.
Стас пригладил ладонью лацкан плаща Глеба, открыл дверь и впустил журналиста в кабинет. Подмигнул Маше и лучезарно улыбнулся:
– Вот и все, а ты боялась.
– Поговорили?
– Да. Ты была права, он хороший парень. И собой пригож, и пиджак отличный. Я считаю: надо брать.
Маша засмеялась.
– Балбес ты, Данилов! Глеб, останешься попить кофе?
Корсак сунул в губы сигарету и покачал головой:
– Нет. Мне пора в редакцию.
– Спешишь тиснуть статейку про наши горестные дела? – язвительно осведомился Стас. – Надеюсь, она не появится в завтрашнем номере вашей бульварной газетенки?
– Можете в этом не сомневаться, капитан. – Глеб посмотрел на Машу. – Статья будет опубликована лишь тогда, когда Мария Александровна даст добро.
– Ну, тогда я спокоен. Бывайте, Глеб Олегович, и не забывайте нам звонить. А то мы без вашего внимания совсем тут зачахнем.
Глеб пропустил язвительные слова Данилова мимо ушей, вежливо со всеми распрощался, взял выписанный Машей пропуск и покинул кабинет – спокойный, задумчивый, отстраненный и слегка рассеянный, как это подобает писателям. По крайней мере, Стас Данилов думал, что подобает.
– Странный тип, – сказал Стас, когда журналист ушел. – Не могу понять – гад он или хороший человек.
Маша повесила плащ на вешалку и с улыбкой уточнила:
– А для тебя весь мир делится на гадов и хороших людей?
– А для тебя разве нет? – удивился Данилов. – Человек либо мерзавец, либо молодец. Третьего не дано. Конечно, если судить человека по гамбургскому счету. Кстати, Старик велел тебе и Волохову разобраться с бумагами. Требует отчетов, подробных и красивых, и чем быстрее, тем лучше.
– Требует – дадим, – сказала Маша.
Она пошла готовить себе кофе. Данилов постоял среди кабинета, посмотрел, как Мария колдует над кофеваркой, сдвинул брови и сказал:
– Значит, ты провела у этого типа ночь. Только не отпирайся.
– Я и не отпираюсь, – пожала плечами Маша. – Я была у него, но спали мы раздельно.
Стас и Толя переглянулись.
– От оно как, – усмехнулся Данилов. – Наш борзописец – благородный человек и решил стать тебе другом и надежным боевым товарищем. Понимаю, сам использовал такую тактику, и она часто срабатывает, особенно по отношению к зрелым, повернутым на своих проблемах дамочкам. Но на кой черт ты-то к нему суешься? Не видишь, что ли, что он тебе не пара?
– Это почему же?
– По кочану. Поверь мне, этот хлыщ меняет женщин как перчатки. А потом выбрасывает их на помойку жизни с разбитыми сердцами. Ты, Любимова, хочешь оказаться на помойке?
– Я уже там, – сказала Маша. Она налила в чашку кипяток и потянулась за вазочкой с сахаром. – Ох, Данилов, любишь же ты совать нос в чужие дела. Нравится он мне, ясно?
– Да уж куда яснее. Женщины любят писателей, даже когда эти писатели не написали в своей жизни ничего, кроме десятка паршивых статеек да одной-единственной книжки, воспевающей подвиги маньяков.
Маша бросила в чашку пару ложек сахара и сказала, помешивая его:
– Данилов, хватит рычать. Тебе это не идет.
Некоторое время Стас молчал. Затем кивнул и сказал:
– Ты права. Если человек твердо решил испортить себе жизнь, никто ему в этом не может помешать. Ладно, ребятки, побегу-ка я в Эс Ка[5]. Следователь Пожидаев оченно сильно хочет со мной переговорить.
– По поводу дела о поджигателях машин?
– Угу. А насчет моих слов, Любимова, ты все же подумай.
С этим напутствием Данилов и удалился. А Маша и Волохов засели за отчеты.
Толя все время был молчалив, но во время одного из перерывов, когда Маша готовила бутерброды для себя и для него, не выдержал и сказал:
– Марусь, ночью кое-что случилось.
– Что? – не расслышала Любимова, умещая на ломтиках хлеба куски ветчины.
– Я говорю: ночью кое-что случилось.
Закончив сооружение бутербродов и засунув их в микроволновку, Маша повернулась к Волохову:
– Ну?
– Обещай, что никому ничего не расскажешь. Особенно Старику и Стасу.
Маша внимательно посмотрела на Толю.
– Обещаю.
Волохов отвел взгляд, помолчал немного, собираясь с духом, а потом сказал:
– Ночью, во время наблюдения за особняком Логиновых, я немного задремал. А когда проснулся, увидел на стекле надпись.
– Какую?
Толя взял листок бумаги и ручку и намалевал две буквы – «t» и «i».
Маша взглянула на буквы, и лицо ее слегка порозовело от волнения.
– Третий слог?
– Похоже на то, – кивнул Толя.
Мария вспомнила видение, посетившее ее под действием оксикодона, – призрачную девушку, кукольное лицо – и тряхнула головой, прогоняя неприятное воспоминание.
– Значит, убийца приходил за Аленой, – взволнованно произнесла она.
– Может быть. А может, охранники Логинова подшутили. Я не знаю, Маш.
Мария озабоченно нахмурилась:
– Ты никому об этом не говорил?
Волохов покачал головой:
– Нет. Старик дал мне отгул, но я отказался. Душа не на месте, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Мария. Она немного поразмыслила, после чего добавила: – Нужно сказать, чтобы Алену продолжали охранять.
– Сказать-то мы скажем, – с сомнением прогудел Волохов. – Но если мы не закроем убийцу в ближайшее время, он все равно до нее доберется. Девчонка не может вечно сидеть под домашним арестом. Тем более с таким папочкой. Ты говорила, что у таксидермиста есть алиби?
– Есть.
– Но алиби можно просто состряпать.
– Верно, – согласилась Маша. – Поэтому я и попросила Глеба проверить алиби Багирова.
– Глеба? – Толя удивленно приподнял брови. – Почему Глеба?
– Он журналист. А журналисты умеют проворачивать такие вещи без шума и пыли.
– Да, но почему он согласился?
– Корсак заинтересован в скорейшем раскрытии дела не меньше нас, – сказала Маша. Она поднялась со стула. – Ты, Толь, ешь бутерброды, а я схожу к Старику и постараюсь уговорить его пустить «наружку» за Багировым. Алиби – штука хорошая, но последить за таксидермистом определенно стоит.
Часа через полтора вернулся Стас Данилов. Едва переступив порог кабинета, он громко объявил:
– Любимова, танцуй! Пришел отчет из лаборатории – по поводу волос, которые сжимала в руке Ирина
