взял бутылку и сунул ее в карман брюк.
– И чтобы я этого больше не видел, – грозно сказал он.
– Не увидите, Илья Игнатьевич, – пообещал молодой человек.
Директор взглянул на табло с желтыми цифрами, расположенное справа от стены.
– Как техника? – спросил он. – Проблем нет?
– Нет, Илья Игнатьевич, все в порядке.
– Ну и славно. – Вострецов посмотрел на Машу и указал ей рукой на табло: – Видите, температура внутри печи – восемьсот девяносто пять градусов!
Сказал он это не без гордости, словно сам раздувал в печи огонь. Однако Машу удивило не это.
– Вы хотите сказать, что сейчас внутри печи кто-то есть? – недоверчиво произнесла она.
– Василий, покажи! – распорядился директор.
Парень подошел к печи, ловко отодвинул засов и сдвинул железный щиток. Маша увидела стеклянное окошко, в котором бушевало пламя. Она отвела взгляд.
– И чтобы на рабочем месте – ни-ни! – напутствовал парня Вострецов, выслушал в ответ еще одно клятвенное заверение, кивнул и вывел Машу в коридор.
Вскоре они пришли наконец в кабинет. Обставлен он был странно и громоздко. Столики, кресла, банкетки, полки и шкафы, забитые яркими и безвкусными ритуальными сувенирами, – от всего этого рябило в глазах.
– Присаживайтесь, Мария Александровна, – сказал Вострецов, указав ей на кресло, обитое черной кожей с красной окантовкой.
Маша села, чувствуя себя так, будто садится в комфортабельный гроб. Директор достал из кармана чекушку водки и швырнул ее в мусорную корзину, затем сел в кресло напротив.
– Тяжелая у вас работа, – сказала Мария.
– Вы думаете? – Он пожал плечами. – Меня она не тяготит. Одна беда – полная эклектика по части ритуалов. Никак не удается выработать единый стандарт. Вот и приходится каждый раз выдумывать велосипед.
– А разве стандартов кремации не существует? – удивилась Маша.
Он покачал лысоватой головой:
– В нашей стране – нет. Ни стандартов кремации, ни стандартов захоронения. Семьдесят лет советской власти сильно повлияли на похоронные ритуалы. Религию отменили, а взамен так ничего толкового и не придумали. Теперь сколько семей – столько и ритуалов. Нет объединяющего начала, как это было когда-то у наших прабабушек и прадедушек. Никто толком не знает, как надо хоронить, все питаются какими-то слухами, домыслами и предположениями. И это не может не огорчать.
Директор вздохнул, а потом вдруг спросил:
– Знаете, о чем я мечтаю?
– О чем?
– О том, чтобы люди избавились от предрассудков.
– От каких предрассудков? – не поняла Маша.
– От всяческих. Вы, например, знаете, что в деревнях, перед тем как похоронить покойника, мыло, которым его обмывали, разрезают на кусочки? А во время траурной процессии метут метлами дорогу, чтобы душа покойного не нашла дорогу домой!
– Жуть какая.
– Вот и я о том же. Все эти предрассудки…
– Илья Игнатьевич, – мягко перебила Маша, – вы простите, но у меня не очень много времени.
– Да-да, понимаю. – Директор откинулся на спинку кресла. – Итак, о чем вы хотели со мной поговорить?
– Я хотела бы узнать об одной вашей… клиентке.
Слово «клиентка» пришло Марии в голову непреднамеренно, и она тут же почувствовала себя глупо, однако директора это ничуть не смутило.
– Имя, фамилия, дата кремации? – деловито уточнил он, повернувшись на вертящемся кресле к черному стеллажу с толстыми папками.
– Двенадцатое ноября прошлого года. Имя – Эльза Маратовна Багирова.
Директор выбрал нужную папку, снял ее со стеллажа, взгромоздил себе на колени, раскрыл и принялся листать.
– Сейчас поищем ваш фитилек…
Мария озадаченно приподняла бровь:
– Не поняла.
– Фитилек, – повторил Вострецов, не отрывая взгляда от папки. – Так мы называем наших клиентов. Что-то вроде профессионального жаргона.
Машу передернуло.
– Оказывается, у работников крематория тоже есть чувство юмора?
– А куда ж без него? Без него никуда. Ага, вот, нашел. Кремацию производил Вася Каткевич. – Директор поднял на Машу взгляд. – Вы его сегодня уже видели.
– Тот парень с чекушкой?
– Да.
– Могу я с ним побеседовать?
Директор улыбнулся:
– Да без проблем. Сейчас я его вызову.
– Можно я поговорю с ним наедине?
– Наедине? Да легко.
Пять минут спустя Василий Каткевич сидел в кабинете начальника, в его вертящемся кресле, а сам Илья Игнатьевич удалился по делам.
Маша решила не тратить время на долгое вступление и сразу перешла к делу:
– Василий, год назад вы кремировали тело девушки по имени Эльза Багирова.
Парень, сидевший напротив, посмотрел на Машу исподлобья.
– Я много кого кремировал, – сказал он. – Хотите, чтобы я запомнил всех?
– Эту вы должны были запомнить.
– Это почему же?
Мария пошла ва-банк.
– Потому что в тот день случилось чрезвычайное происшествие, – отчеканила она, пристально глядя парню в глаза. – И вы не стали докладывать о нем директору. Если вы сейчас подробно мне обо всем расскажете, я тоже ничего ему не скажу.
Некоторое время парень сидел неподвижно, словно громом пораженный. Потом зашевелился, промычал что-то невразумительное, после чего нагнулся вдруг к мусорной корзине, достал ополовиненную чекушку, свинтил крышку и приложился к горлышку.
Сделав пару глотков, он отнял бутылку от губ, вытер рот рукавом и сказал:
– Уф-ф… – Потом посмотрел на Марию хмурым взглядом и проговорил с угрюмой усмешкой: – Надо же… Значит, все-таки пронюхали. Если хотите знать, я ни в чем не виноват. Я не сторож и не охранник. Мое дело тихое и мирное – сжигать людей.
– Звучит неплохо. Итак, что произошло с телом Эльзы Багировой?
Парень хотел снова приложиться к бутылке, но передумал.
– Оно пропало из бальзаматорской за четыре часа до кремации.
– Как пропало? – проговорила Мария, удивленно моргнув.
– Да вот так. Исчезло. С концами. Словно его и не было. – Работник посмотрел на Машу подозрительным взглядом. – А вы разве не знали?
Любимова, уже полностью оправившаяся от удивления, сдвинула брови и строго сказала:
– Продолжайте.
– Ну… – Парень пожал плечами. – Я тогда сильно запаниковал. Случай-то экстраординарный. Ни раньше, ни потом такого не бывало. Терять работу из-за пропавшего тела мне не хотелось. Ну, я и решил
