попусту время на дружбу с людьми, которым неведомо чувство благодарности или родственная преданность. Да ладно. Чем могу служить, мистер Гудинаф? Не из любви же к Граффу вы проделали такой путь?
— Пожалуй, нет. Не могли бы мы поговорить наедине?
— А не в этом переполненном баре, вы хотите сказать? Руби, последи за порядком, когда начнется наплыв посетителей. Пойдемте со мной, мистер Гудинаф.
Жилое помещение позади бара оказалось более уютным, чем зал для гостей, хотя дух старины ощущался и здесь.
— Ваша семья давно занимается этим делом, не так ли? — спросил Гудинаф.
— Достаточно долго. Начало положил мой дедушка.
— Верно, я беседовал с миссис Виндибэнкс в Лондоне, а потому мне известно кое-что из истории вашей семьи.
Для Хьюби это послужило сигналом, чтобы отбросить всякую сдержанность.
— Старая Виндибэнкс? Да что она знает! Вечно задирала нос, но становилась тише воды, когда надо было подлизаться к старухе. Ну что ж, она получила за свои труды столько же, сколько и я, можно утешиться хоть этим. Советую вам поменьше верить тому, что она болтает о семействе Хьюби. Слушайте, я расскажу, как в действительности это было…
Здесь, на берегу реки, стоял дом, примыкавший к мельнице. Его давно нет и в помине, когда дедушка купил его, он уже был наполовину разрушен. Дедушка был простым работником на ферме, но голова у него хорошо работала, и он построил пивную, а сестра его приглядывала за домом. У Ломасов была тогда Небольшая пивоварня, они только начинали это дело, и их старший сын приехал уговорить деда купить у них пиво. Всучить свое пиво Ломасу не удалось, но дедушкина сестра Дот влюбилась в него, и парень забрал ее с собой. Деду все это пришлось не по душе, но без помощницы в доме нельзя. Дед женился, скоро у него появились близнецы — Джон, мой отец, и Сэм…
Хьюби прервал свой рассказ, но не потому, что ожидал возражений на свой оригинальный взгляд на женитьбу, а просто чтобы набить табаком и зажечь старинную прокуренную трубку.
— Наступил четырнадцатый год. И оба близнеца отправились воевать, — продолжал Хьюби. — Вернулись невредимыми, в отличие от большинства здешних семей. Бабушка умерла раньше, а дед скончался в 1919-м. Пивная была поделена между братьями, но Сэм после войны стал очень беспокойным, поэтому он взял свою половину деньгами и уехал. А мой отец занялся пивной. Сэм пропадал ровно год; что он делал все это время — одному Богу известно. Вернулся без гроша в кармане и попросил отца дать ему в долг, пока он снова не встанет на ноги. Отец был честный человек, но жесткий, к тому времени женился и только-только начал сводить концы с концами. Брату он сказал, что даст ему ужин и постель на ночь, но наутро пусть убирается. На мой взгляд, он поступил правильно. Коли уж сам выбираешь свою судьбу, сумей и позаботиться о себе, как вы считаете?
Гудинаф одобрительно кивнул. Для него было разумнее не вступать в спор. Кроме того, ему действительно нравилась такая точка зрения.
— И какова же была реакция Сэма? — спросил он.
— Ну, он тоже был жестким человеком, — продолжил Хьюби не без восхищения в голосе. — Он сказал отцу, чтобы тот засунул себе в задницу свой ужин и кровать заодно. И в ту же ночь уехал в город. Потом отец узнал, что Сэм уговорил тетю Дот, чтобы она попросила своего Ломаса дать ему место продавца при пивоварне. Так оно и вышло. Дедушка перевернулся бы в гробу, узнай он об этом — он плохо ладил с Дот, ему было противно, что она важничает. Вот как меняется человек, если связывается с проклятыми Ломасами! Но дед, наверное, от души посмеялся бы над тем, что случилось потом.
— А что произошло? — оживился Гудинаф, заранее предчувствуя ответ.
— Сэм отлично справлялся со своей работой, язык у него был хорошо подвешен. И не только когда он продавал пиво. У Ломасов была дочка, Гвен. Они, очевидно, возлагали на нее большие надежды. Ломас сколотил состояние, построил Трой-Хаус в Гриндейле и собирался заделаться джентльменом, хотя был ничем не лучше моего деда. Гвен прочили в мужья настоящего джентльмена — такова была воля Ломаса. И тут случилось непредвиденное: бедный кузен Сэм заарканил ее! — Хьюби рассмеялся.
— Таким образом, Сэм вошел в семейство Ломасов? — спросил Гудинаф.
— Ну да! И к счастью для них, надо сказать! Каждый знает, что, если бы не Сэм, Ломас не выдюжил бы во времена Депрессии. Сэм спас семью от банкротства, и, когда все снова вошло в свою колею, он был уже во главе дела. К концу Второй мировой войны они процветали, а потом влились в какую-то очень солидную фирму и стали действовать на национальном уровне, хотя и сохраняли прежнее название. Вот что мне не дает покоя! Все эти так называемые деньги Ломаса — в действительности это деньги Хьюби. Ломасы давно уже были бы в работном доме, если бы не Сэм, брат моего отца.
— А он не выражал желания поделиться с вашим родителем, если дела у него шли так хорошо?
— Он появился однажды, когда греб деньги лопатой. Предложил помириться. У него было все: дорогая одежда, дорогая машина, дорогая жена, а мой отец еле сводил концы с концами. Знаете, он так и не разбогател. А в нашем деле нужен капитал. Деньги рождают деньги — таков закон…
Хьюби мрачно уставился на окно, за которым виднелась начатая пристройка, освещенная лучами заходящего солнца.
— И что же ваш отец?
— А как вы думаете? Он велел Сэму убираться прочь. А что еще он мог сказать? Тем все и кончилось!
— Я думаю, так и должно было случиться. Ну а теперь поговорим о сыне вашего дяди — вашем, так сказать, кузене, пропавшем без вести наследнике…
— Пропавшем без вести? — закричал Хьюби. — Этот прохвост мертв так же, как Графф из Гриндейла, и все это знают! Старуха тоже это знала, мне кажется. Хотя совесть не позволяла ей поверить в неизбежное.
— При чем тут совесть? — удивился Гудинаф.
— А как же! В семье у бедняги была не жизнь, а сущий ад! Мать хотела видеть его настоящим джентльменом, отец же стремился сделать из него настоящего мужчину.
— А чего хотел сам Александр?
— Просто быть самим собой, я полагаю. Я не очень хорошо знал его, хотя мы родились с разницей в несколько дней. Он, конечно, пошел в какую-то модную школу, а я — в местную, да и то, когда меня силой туда затолкали. Но мы иногда виделись на каникулах, перебрасывались парой слов типа: «Привет», «Как поживаешь?» — дальше дело не шло. Как одногодки, мы были призваны в армию в одно время, в сорок четвертом году. Ехали в одном поезде и проходили начальную подготовку в одной части. Тут мы, само собой, немного сблизились. Он спросил меня однажды, чего я больше всего хочу. Остаться в живых, ответил я. Я хорошо разбирался в двигателях и других вещах, поэтому добивался места в Королевском обществе инженеров-электромехаников и получил его, демобилизовался младшим капралом из части поблизости от Тернбриджа.
Он очень завидовал мне, когда я сказал об этом. «А у тебя какие планы?» — спросил я. Он ответил, что собирается стать офицером. Его матери это наверняка понравилось бы, знаете — униформа, люди обращаются к тебе «сэр» и все такое… Потом он задумал пойти добровольцем в отряд десантников. Когда я узнал об этом, решил: спятил парень, не иначе. По мне, нет ничего хуже десантников. Но он отважился на это, дурачок. Слышал, что его отец умом чуть не тронулся от гордости за своего Алекса.
«Мой сын — офицер…» — всегда говорила Гвен с надменным видом. «Мой сын — десантник», — кичился Сэм. Вот и выходит: в том, что бедняга так кончил, изрядная доля их вины. Я никогда не покидал Англии. Ну, а он заснул навеки на берегу Средиземного моря. Сэм в конце концов смирился с этим, а она — никогда. Просто не хотела верить. Конечно, трудно жить, когда знаешь, что ты в ответе за смерть сына…
Эти глубокие философские размышления привели Хьюби в прекрасное расположение духа. Его трубка потухла, и он снова раскурил ее.
— Вы помирились с семьей вашего дяди? — спросил Гудинаф, словно побуждая Хьюби продолжить рассказ.
— Я полагаю — да. Мой отец умер в 1958 году. Дядя Сэм приехал на похороны. Я поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Ведь не из-за меня же произошел разлад. Вскоре нас с Руби пригласили на чай.
