— Вроде бы.
— Они так и держат тебя погребенной под жалобами клиентов?
— Нет, у меня кабинет на тринадцатом этаже.
— На тринадцатом. — Лоренс на мгновение замирает в позе уважительного «не верю».
— С окном.
— Окно! Ну что же, мы растем.
Она прислоняется к двери и ест пирожное. Подбирает с ладони, пропитанные медом крошки и смотрит, как он работает. Экономные, выверенные движения. Таким она его и помнит. Не здесь — в Налоговой. Не в повседневных мелочах, а в настоящем деле. Как он наблюдает. Собирает факты.
Она помнит, как он работал. Любезный, благословленный интуицией, непреклонный человек. Когда он был таким, погружался в расследование, он был идеальным инспектором. Так говорят люди, и Анна все еще в это верит. Лучшим из лучших.
Потом он стал меняться. Выпив лишнего, Лоренс становился безжалостным. Мало-помалу его педантичность превращалась в жестокость, и чаще всего в отношении невеж или гуманитариев — такие меньше других склонны задавать встречные вопросы. И Анна первая заметила это. В конце концов, она была ближе всех. Но все всё знали, такова уж Налоговая. А когда посыпались жалобы, первой на Совет вызвали Анну.
Себя она тоже помнит. Моложе на десять лет. Не самая юная, без особых амбиций, но одаренная, непритязательная, тенью следовала за талантливым учителем. Всегда рядом, как тень. Училась тому, что Лоренс умел инстинктивно. Позволяла себя учить. Любила его, конечно же. Казалось неизбежным, что она должна его любить. Этому он тоже пытался ее учить.
Любви. Еще бы. Любовь требует практики.
— Готово! — говорит он, разливая кофе в чашечки. Анне добавляет горячего молока. Лоренс оборачивается, она улыбается — ее лицо ничего не выдаст. — Нравится?
— Замечательно. — Она не пьет.
— Пойдем в кабинет? — И они идут в кабинет.
Настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. Снаружи надвигается ночь.
— А теперь расскажи сначала, — говорит Лоренс, откидываясь в кресле, — про твоего Джона Лоу. — И Анна молчит. Теперь она уже сомневается, что хочет о нем говорить. Ей все еще не по себе в квартире Лоренса. Было время, когда она у него почти жила. Она думает о сексе. О Лоренсе-любовнике, потрясающем и предсказуемом. Стариковская страсть. Чудовищные ночи неудач, а ласки всегда неистовые, почти отчаянные. Его дряблые мышцы.
Тихая комната, настоящий кабинет. Ей всегда здесь нравилось, она Лоренсу даже завидовала. Сюда проникает только тихий механический стук часов. Певец на верхнем этаже исполняет гаммы.
— Анна? — зовет Лоренс, и она поднимает глаза.
— Да. Со счетом проблема.
— Понимаю, — удивленно говорит он. Не это он ожидал услышать, хотя быстро берет себя в руки. Анну ободряет и то, и другое. Она уже подумывает, что совершила ошибку, придя сюда, хотя ей нужно было прийти, нужно поговорить. А теперь поздно.
Она отхлебывает кофе. На языке остается приятная горечь.
— Так. Какая проблема?
— Депозитная ячейка.
— И что в ней?
— Ничего серьезного, обычный металл. Золото, несколько платиновых слитков. Но они записаны не на его имя и не задекларированы в списке его имущества.
— И кому они принадлежат? Жене или сыну?
— Сыну. Натану Лоу.
— Так. Сейф, содержимое которого отделено от основных фондов, положено на имя сына, в удобном частном банке, — говорит Лоренс, словно констатирует факт. Анна не спрашивает, откуда он знает. Просто знает, у него талант нащупывать дорогу среди денег — потому она с ним и разговаривает.
— Депозитарий в Татарском проливе, — говорит она. На столе тихо тикают часы.
— Великолепно. И Совет выбрал тебя? Почему не кого-нибудь из отдела корпоративных налогов?
— Не знаю, — говорит она, хотя, кажется, знает. Лоренс с отсутствующим видом постукивает пальцами по чашке, словно пытаясь достучаться до сути. — Клиенты, как правило, с тобой разговаривают, так ведь? У тебя всегда был талант разговорить человека. Может, поэтому?
— Может быть. Может, просто потому, что проблема с личными счетами Лоу. Нет нужды привлекать корпоративного инспектора.
— Или тревожить «СофтМарк» без крайней необходимости. И как получилось, что это золото не задекларировано?
Она снова молчит. Сейчас, когда у нее есть возможность все объяснить, она не хочет этого делать. Она в недоумении подается вперед. Это больше не вопрос доверия. Скорее обладания. Оставить Лоу себе.
— Анна? — Лоренс заглядывает ей в лицо — ему забавно, он беспокоится, но переигрывает.
— Оно спрятано между цифрами.
— Как это?
— А так. Налоговая округляет цифры вниз или вверх к целым числам. Постоянно округлять цифры не в ту сторону — мошенничество. Но у большинства людей за всю жизнь не будет столько денег, чтобы такой способ себя окупил. В любом случае, разница невелика, и даже если такое случается — если некоторые суммы округляют неправильно, проще списать издержки, чем тратить время на расследование. Но Лоу — другое дело. Гигантские транзакции, при подсчете имеют значение десятые и сотые цента. Лоу живет в мире, где движутся огромные деньги. Его доля составляет миллионы. В прошлом году его состояние оценивалось дороже, чем собственность миллиарда беднейших людей на земле. Ты об этом слышал?
— Я изо всех сил стараюсь таких вещей не замечать.
— Если Лоу поставит десять миллиардов на ночное падение котировок на сотую долю процента электрических ливров, он в очередной раз станет миллионером — так что ему это важно. А в его годовом отчете миллионы платежей, проценты с доходов, доли комиссионных. Теперь там оказалось миллионами больше, чем положено. Его счета созданы так, чтобы максимально разделять финансовые потоки. При финальном подсчете все убытки округляются вверх, а прибыль округляется вниз. А поскольку доли очень маленькие, никто не замечает. Цифры всегда за тем порогом, где можно найти ошибку. Два месяца назад новая компьютерная программа, установленная для проверки личных счетов, произвела подсчеты с точностью до тысячных…
— Пожалуйста, — Лоренс выставляет вперед ладонь, — прекрати. Я почти забыл, как скучны бывают деньги. Сколько это все продолжалось?
— Тринадцать лет. Налоговая несколько недель думала, что с этим делать.
— И подумать только, они выбрали тебя. Совет благосклонен к тебе, смертная. — Он поднимается, пристально смотрит на нее, подходит к окну. — Сколько?
— Ценных металлов на четыре миллиона. А вместе с налогом и штрафом втрое больше.
— Понимаю, — повторяет он. И больше ничего. Он стоит к Анне спиной, смотрит на Гранд-Юнион канал. Ей видно, что на улице опять начался дождь, легкий, как тюль. Певец наверху замолкает.
— Ты удивлен, — говорит она.
— Не тем, что ему захотелось больше денег, — Он пожимает плечами. — Но да, удивлен.
— И чем же?
— Для начала, сумма совсем небольшая. — Он оборачивается. — Не для нас с тобой. Но странно, что он готов ради этого рискнуть всей жизнью. Он ведь дорожит своей жизнью, согласна?
— Да.
— Богатые ценят свою жизнь очень дорого. Ты нашла какие-нибудь другие не декларированные сейфы или счета?
— Пока нет.
— Могу спорить, еще найдешь. Четыре миллиона в электронных деньгах.
— Да.
