прижигал его раскаленными углями.
– Совсем уморились. Дайте доломан снять помогу. – Аполинарий вел себя как заботливая мамаша рядом с непутевым дитем.
Весь левый бок рубашки был пропитан кровью. Кровь успела натечь в чикчиры, но это уже было мелочью по сравнению с видом прочей одежды.
Мех ментика в какой-то степени предохранил от штыковых уколов, но удар удару рознь, и кто-то особенно ловкий, или же – наиболее сильный, сумел-таки достать острием до человеческого тела.
К счастью, штык глубоко не пошел. Он лишь сделал на боку длинную царапину, и кровь медленно сочилась из разреза до сих пор. Синяки в расчет можно было пока не брать. Хотя чувствовались и они, да так, что Орлов не знал – вдруг сломано какое-нибудь ребро. Хотя вроде бы дышится. Тут уже не понять, где главная причина усиливающейся боли.
Укоризна на лице Аполинария немедленно сменилась тревогой.
– Вам к лекарю надо! – Он явно собрался кричать, призывая на помощь всех медиков в лагере, и Александру пришлось оборвать его:
– Да тише ты! Перевяжи-ка лучше. Хочешь, чтобы меня коновалы в гроб вогнали?
Доверия к эскулапам не было никакого и ни у кого. Аполинарий сразу притих и принялся за дело. Тем более, темнота наступала на глазах, грозя превратить процедуру в игру для слепых.
Для начала он щедро промыл бок, не жалея водки. Обожгло так, что предыдущая боль показалась цветочками. Орлов не выдержал, вскрикнул, однако тут же прикусил губу. Неудобно офицеру вести себя словно кисейная барышня. Раз сознание не покинуло, и ноги пусть плохо, да держат, негоже изображать из себя умирающего.
Только почему-то захотелось обессиленно опуститься на землю и застонать громко, на весь окружающий мир.
Аполинарий споро перевязал многострадальный бок. Повязка тут же стала пропитываться кровью, но поблажек себе давать ротмистр не собирался.
– Тащи мундир!
– Какой? – Понятно, что одевать лохмотья было невозможно.
– Любой, дурень! Хоть сюртук!
Александр все же сумел немного взять себя в руки и теперь торопился сделать еще одно дело. Он даже, вопреки всем распоряжениям и правилам, не стал переодевать чикчиры. Правда, те тоже немного намокли слева, однако на черном фоне да еще в темноте никакой крови не разглядеть.
Отдаленность начальства имеет неописуемый плюс. Можно не соблюдать Высочайше установленную форму одежды, и Александр, страшно сказать, в итоге оказался в сюртуке под чикчиры, да еще с саблей вместо полагающейся шпаги. Кошмар!
– Помоги забраться на коня. – Как ни хорохорился Орлов, однако понимал, что привычного прыжка в седло сейчас не получится.
– Да вы в своем уме, барин? Куда вам ехать? Отлежитесь хучь немного. Не ровен час…
– Помоги, кому сказал! Куда Лопухина отвезли? – Воспоминание о том, что он так и не увиделся с Шухановым тогда, после Фридланда, в мрачные минуты едва не сводило Орлова с ума. Можно сколько угодно оправдываться обстоятельствами, службой, невозможностью выбраться хоть на минуту в лазарет, чтобы навестить друга, наконец, надеждой, что все обойдется, – тем не менее факт оставался фактом. И ранение, и смерть друга прошли мимо Орлова, и повторять подобное ротмистр не хотел.
Действительно, не ровен час…
– Лазарет где?
– Там, – все же указал Аполинарий, подсаживая барина. – Вы бы прежде поели чего-нибудь.
Орлов требовательно протянул руку, и в ней оказалась та самая гусиная нога, которую он уже кусал перед этим.
И уж верхом умения было со стороны Аполинария умудриться вложить в ту же руку еще и краюху духовитого, видно, недавно кем-то испеченного хлеба.
– Может, налить? – Денщик услужливо приподнял бутылку и чарку.
Словно у всадника так много свободных рук!
– Дай, – Орлов изловчился, подхватил свободной рукой бутылку, на вес – полупустую, и сделал большой глоток прямо из горлышка. Он вновь не почувствовал ни вкуса, ни крепости напитка, и лишь желудок откликнулся на действо благодатным теплом.
Первый же шаг коня отозвался болью в раненом боку, и Александр вцепился зубами в гусиную ногу, чтобы сдержать стон.
– Вот и славненько. Эвон как проголодались… – Аполинарий посмотрел барину вслед и задумчиво приложился к возвращенной бутылке. – Однако рази можно бросаться в бой очертя голову? Что я старому барину-то скажу?
Он отхлебнул опять и почесал голову под фуражкой.
Пока денщик предавался раздумьям, подкрепляемым казенным напитком, его хозяин ходил по импровизированному лазарету.
Большая, освещенная кострами поляна была усеяна лежащими людьми. Терпко пахло кровью и всевозможными миазмами. Слышались стоны и крики. Редкие санитары и врачи сбивались с ног, пытаясь хоть что-то сделать для пострадавших. Здесь шла своя война – за жизни тех, кто эти жизни не щадил.
Кого-то уже грузили на всевозможные повозки и увозили прочь. Приказа об отходе еще не было, срабатывало старое правило – увезти пострадавших в места более спокойные и безопасные.
Найти кого-нибудь в царящем бедламе было трудно. Наконец Александр поймал какого-то врача.
– Где здесь Лопухин? – И, видя недоумение, уточнил: – Гусарский корнет. Как он?
– А, гусар, – что-то начал вспоминать лекарь. Большинство раненых офицеров принадлежали пехоте или артиллерии. – Где-то был. Но вот где…
– Хорошо, как он? – повторил вопрос Орлов. – Жить будет?
– Откуда я знаю? Все в руце Божьей. – Лекарь, не прощаясь, повернулся и усталой походкой направился к палатке, откуда были слышны душераздирающие крики неведомого страдальца.
Какое ему дело до отдельного раненого?
Орлов вряд ли сумел найти друга, если бы не заметил княжеского денщика. Тот заботливо бежал за водой, и именно от него Александр наконец сумел узнать основное.
Очередная повозка уже приближалась туда, где рядом с одним из костров лежали несколько офицеров. Лопухин сразу бросался в глаза благодаря мундиру. В остальном… В остальном трудно было признать в корнете веселого цветущего юношу, каким он был еще днем. Даже во тьме было видно, что лицо побелело, словно кровь давно покинула его, черты стали резче, и вряд ли кто-нибудь дал бы сейчас тихо лежащему гусару его девятнадцать лет.
Орлов присел рядом с корнетом, осторожно коснулся его руки. Пальцы князя чуть шевельнулись, отвечая на пожатие, и веки устало приоткрылись.
– Орлов… Как хорошо, что ты пришел.
Лопухин говорил настолько тихо, что ротмистру пришлось склониться почти к его губам, дабы не пропустить ни слова.
– Все хорошо, князь. Сейчас тебя вывезут отсюда, а там подлечат – и будешь будто новеньким, – с максимально возможной убежденностью проговорил Орлов.
Корнет словно не расслышал этих слов. Он горячечно, боясь не успеть, зашептал:
– Слышишь, Саша… Мой дядюшка очень просил меня выяснить… Зимой, когда навещал нас… В Пруссии пропали какие-то важные бумаги масонов, дядя подозревает в этом тебя. Говорит, ты по неведению мог их взять… Прости меня, Орлов…
– За что, Михайло? Какое нам дело до каких-то бумаг? Мало ли что просил твой дядя?
А ведь прав был Кондзеровский! Ох, прав! Но Лопухин – малый что надо и ко всей отдающей нехорошим душком истории не имеет отношения.
Неужели бумаги настолько важны, и краткое введение, собственно, все, что удалось разобрать Александру, – правда?
– Ты, главное, поправляйся. Австрияк отбили. Скоро погоним их отсюда поганой метлой. Каждый
