неузнанным.
– Какими судьбами? – Встреча оказалась неожиданно приятной.
– Нарочно сделал небольшой крюк. Узнал, что здесь стоит ваш полк, и решил заглянуть, – признался Бегичев.
– Молодец! – хлопнул его по плечу ротмистр. – Да ты присаживайся. Сейчас я распоряжусь насчет вина. Сам-то ты как?
– Переведен в конную артиллерию, – не без хвастовства сообщил Павел. – В седьмую роту. Она в Первой армии.
– В первую? Барон наш во Второй. Недавно письмо от него пришло. Пишет, что произведен на Пасху в штаб-ротмистры. Пишет, им кирасы выдали.
В начале Наполеоновских войн русские кирасиры почему-то не имели защитных лат, давших им свое наименование, и кирасирами назывались условно. Хотя участвовали во всех боях с французами, начиная с недоброй памяти Аустерлица. Получение ими кирас могло означать лишь одно: ожидается нечто воистину грандиозное.
– Младший мой братец недавно вышел в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка, – продолжал перечислять известные ему новости Орлов. – Аполошка, где ты?
– Здесь. – Внутрь просунулось крупное лицо денщика.
– Вина тащи. Это же сын Бегичевых.
– Да ну! – Любое напоминание о родных местах заставляет вздрогнуть сердце военного, неважно, генерал ты или нестроевой чин. Там прошли детские годы, юность… Счастливые времена…
Конечно, от Ульяны Михайловны могло бы попасть, только часто ли случаются встречи? Вроде воевали против турок неподалеку друг от друга, а увидеться не смогли. И теперь неясно, сведет ли когда прихотливая военная судьба или кому-то из бывших соседей суждено отправиться совсем в иные края, где нет ни радостей, ни воздыхания?
– Я ненадолго, – предупредил Павел, пока Аполинарий заботливо открывал бутылки и бегал за простейшей закуской. – Приходится спешить, а тут еще свернул с почтового тракта…
– Ничего. Мы быстро. Я вообще нахожусь под церковным покаянием, – признался Александр.
– За что это тебя?
Они как-то незаметно перешли на «ты». Ближайшие соседи – почти те же родственники.
– Ерунда. Дуэль. Вот только за секунданта обидно. Его производством обошли. Почти два года ходит в корнетах. Одна надежда – война быстро исправляет подобные несправедливости.
Лопухин в самом деле был обойден. Начальственная рука небрежно вычеркнула его из списков. Хотя обиженным князь себя не чувствовал, но Орлов испытывал перед приятелем неловкость. Буксгевден уже поручик, да и другие…
– Из дома что-нибудь пишут?
– Редко, – вздохнул Бегичев. – Последний раз еще перед Пасхой. Но вроде бы все в порядке.
– А про моего отца? Штадены мне сообщили: плоховат он становится, болеет. А я даже в отпуск не смог вырваться.
– Мне тоже писали, будто он нездоров, – признался Павел. – Но старается держаться, тобой очень гордится, надеется, что будешь если не генералом, то хоть полковником.
Помянули еще нескольких знакомых, выпили по паре стаканов вина, и Бегичев откланялся. Он действительно очень спешил к новому месту службы.
Орлов остался сидеть в одиночестве. Встреча разбередила душу, заставила вспомнить о родных местах. Да еще разболелась голень левой ноги, предвещая скорую перемену погоды.
Очевидно, к дождю…
Оставаться в палатке не хотелось. Ротмистр взял трубку и выбрался наружу. Там, чуть в отдалении, стоял Кузнецов. Вид у старого унтера был несколько сконфуженный, будто он чего-то натворил или чего-то недоглядел.
При виде вышедшего офицера Кузнецов подобрался, шагнул навстречу.
– Ваше благородие, разрешите спросить?
– Спрашивай, Васильевич.
– Правда, что у нас будет война с французами?
– Наверное – да, – кивнул Орлов.
– Тогда дозвольте остаться, Александр Александрович.
– Зачем? – удивился ротмистр. – Ты свое уже отслужил.
– Так-то так. Но, баю, речь о судьбе нашей земли пойдет, – твердо ответил унтер. – Не хочу в энтом деле на печи отлеживаться. Столько вместях воевали…
– Старый ты конь! – Орлов порывисто обнял соратника. – Конечно, повоюем!
От былой ностальгии не осталось следа. Даже рана перестала болеть, словно погода решила обойтись без дождя, а, напротив, даровать людям теплое солнышко. Для многих – едва ли не в последний раз.
Война тяжела не столько сражениями, сколько бесконечными перемещениями. Днем и ночью, в любую погоду войска по необходимости совершают марши, перестраиваются, то собираются вместе, то рассредоточиваются в зависимости от непрерывно меняющейся обстановки. А тут еще отсутствие вестей, заменяемых слухами, тревоги, переживания…
Первая и Вторая армии отступали от границы в глубь России. Наполеон без малейшего сопротивления захватил Вильно, Ковно и целый ряд других городов. Теперь сообщение со столицей стало затруднено. Курьеры были вынуждены огибать захваченную врагом территорию, новости на юг приходили с опозданием, да и кто будет объяснять простым солдатам и офицерам все планы командования?
В войсках негодовали, возмущались, недоумевали. После войны многое становится понятнее, но в походах всякий видит лишь небольшой фрагмент целого, остальное – что слышит, что домысливает, верной же картины нет ни у кого.
Обсервационная армия нависала над правым флангом уходящих в глубь страны наполеоновских полчищ, и французскому императору приходилось выделять силы, чтобы блокировать ее. Помимо оставленных на месте войск, непосредственно прикрывающих Великую армию, с фронта на Волынь были направлены два корпуса: саксонский под командованием генерала французской службы Ренье и австрийский Шварценберга. Сорок три батальона и шестьдесят эскадронов при ста десяти орудиях являлись немалой силой. Кроме того, у них были все преимущества наступающей стороны. Обороняющиеся вынуждены растягивать свои линии, поджидать врага отовсюду, в то время как последний может сосредоточить в наиболее удобном для себя месте превосходящие силы, обеспечив тем самым перевес в грядущем сражении.
Для парирования возможных ударов Тормасов оставил в резерве весь корпус генерал-лейтенанта Остен-Сакена – восемнадцать батальонов, сам же маневрировал с остальными войсками в готовности принять решающую схватку.
Посреди этого пришла хорошая новость. Мир с Турцией был подписан и утвержден, и теперь на помощь Третьей армии шла Дунайская. Правда, путь ей предстоял неблизкий, раньше осени не стоило и надеяться на ее подход, а до этого надлежало держаться с помощью любых имеющихся средств.
Офицеров несколько смущал командующий Молдавской армией. Не то чтобы они имели что-то против Чичагова, но адмирал во главе сухопутных войск…
После сдачи адмиралом Сенявиным вверенных ему эскадр Англии доверие армейцев к флоту упало до нуля. Можно ли было в той путаной обстановке поступить иначе или нет, никто особо не задумывался. Важен был сам факт, и потому Чичагову загодя не верили, в то же время понимая, что до его прибытия еще надо дожить.
И что бы ни ждало, жизнь или смерть, вся армия хотела одного.
Хорошего боя.
Тормасов не ждал сосредоточения противника. Первыми границу в нескольких местах пересекли саксонцы – и Тормасов коротким ударом отбросил их от Брест-Литовска. Это было тринадцатого июля, а пятнадцатого авангард русской армии подошел к Кобрину.
Высшее умение полководца – оказаться сильнее противника. Город перед тем был занят пятитысячным отрядом саксонцев под командованием генерала Кленгеля.
