почти примитивном уровне своего существа. Вероятно, она так отчаянно влюбилась в него, потому что была очень юной, или, может быть, это случилось, потому что должно было случиться. По той или иной причине, но она знала, что принадлежит ему. Так все просто. Так ужасающе просто.
Она знала это и десять лет тому назад, хотя его сдержанность удержала ее тогда от полной потери контроля над собой. Находясь с ним, она готова была отдать ему все, о чем бы он ни попросил, больше, чем он бы попросил, даже собственную душу. Но тогда ее ум восстал против этого, и она подсознательно почувствовала, что, отдавшись ему, полностью погубит себя, если он сам добровольно не поступит так же.
Она не верила, что он способен на такое. Такой хладнокровный и спокойный, такой сдержанный, казалось, что она не затрагивала глубокого его чувства, и неосознанный ужас от того, что она пропадет навеки в случае его охлаждения, побудил ее отказаться от него. И она убежала к другому мужчине, мужчине, который ничего не требовал от нее, за исключением того, что она была фокусом его бурного увлечения.
Теперь она не могла убежать. Стефани знала это. Потому что на этот раз он намеревался обладать ею. Он не рисковал ничем, даже своей гордостью, и подобная неуязвимость делала его безжалостным. Она знала, что он может быть безжалостным, и знала, что не может бороться с ним. Как он сказал, это был только вопрос времени.
Когда Томас разбудил ее рано утром в субботу с новостью, что дом ограбили, ей стало смешно. Ограбили? В доме не оставалось ничего стоящего, кроме копий бесценных оригиналов. Неужели грабитель не сообразил этого?
— Что он взял? — спросила она Томаса, когда они шли по коридору к лестнице.
Педантичным тоном Томас ответил:
— Все, что мог унести, сказал бы я. Включая содержимое сейфа вашего отца.
Стефани остановилась у лестницы и посмотрела на него, ее легкая ирония исчезла.
— Вы имеете в виду бумаги? Копии, которые я сделала со всех бумаг, папы?
— Да.
Она почувствовала легкий озноб.
— Как открыт сейф?
— Профессионально, — ответил Томас без всякого выражения.
— А система безопасности?
— Не было ни единого сигнала тревоги, но система функционирует. Я не знаю, как грабителю это удалось.
Хотя установка системы безопасности стоила дорого, плата за ее функционирование была небольшой, и Стефани не была вынуждена отключить ее. Ее отец однажды сказал, что ни одна система безопасности не дает стопроцентной гарантии, и, если грабитель очень захочет забраться в дом, он заберется, но и страховые компании и владельцы дома, имея такие системы, спят спокойнее, думая, что их ценности находятся под защитой.
Теперь она знала, что питала иллюзии.
Но даже это беспокоило ее меньше, чем тот факт, что забрали бумаги. Грабители, уносящие произведения искусства и опустошающие ящики со столовым серебром, редко тратят время на бумаги, не представляющие на первый взгляд никакой ценности. Акции и ценные бумаги — это одно, но рукописи, рисунки и карты — совсем другое.
Стефани не могла не вспомнить предостережение Энтони, и несколькими минутами позже, стоя с Томасом в кабинете отца и глядя на профессионально открытый сейф, она почувствовала уверенность: кто-то вломился в дом прошлой ночью с одной-единственной целью — завладеть бумагами. Хорошо еще, что оригиналы хранятся в банке, а вторая пачка копий лежит внизу в ее спальне.
Стефани вздрогнула, в первый раз серьезно подумав, не рискует ли она большим, чем просто неудачей, отправляясь на поиски сокровища.
— Кто-то хочет опередить меня.
— Кто-то опасный, мисс Стефани. Некоторые коллекционеры не останавливаются ни перед чем, чтобы получить то, что они желают. У вас нет опыта в общении с такими людьми.
— Томас, не начинайте, пожалуйста. Я уже достаточно наслушалась от Энтони. Этот вор не изменит ничего в моих планах, кроме того, что я тронусь в путь быстрее. Пусть я потерплю неудачу, но я не хочу провести остаток моей жизни, сожалея о том, что даже не попыталась найти распятие.
— Распятие не стоит того, чтобы из-за него умирать. Ваш отец никогда не простит себе, если что- либо случится.
— Ничего не случится.
— Я знаю вас, мисс Стефани. Знаю, какое значение имеет распятие для вас. И верю, что вы его найдете там, где оно лежит все эти годы, или же в руках кого-то, кто попадет туда первым. Но я также полагаю, что это будет нелегко и опасно. Я не хочу, чтобы вы забывали, что значите для вашего отца больше, чем что-либо еще в мире. Он первый послал бы это распятие к черту, лишь бы вы не пострадали.
Для Томаса это была длинная речь, и Стефани мало что могла возразить. Она просто кивнула и сказала:
— Я знаю это, поверьте мне. Не беспокойтесь, я буду осторожна.
Поскольку его лицо оставалось таким же невыразительным, как обычно, она не была уверена, что он поверил в ее обещание.
— Вы уезжаете сегодня?
— Если смогу достать билет на самолет в Париж.
— А что с мистером Стивенсом? — спросил Томас.
— Он не участвует в этой игре.
Через минуту Томас произнес:
— Вы можете позволить себе гордость?
Его вопрос нельзя было проигнорировать, и Стефани вынудила себя улыбнуться.
— Нет. Но это не только гордость. То, что я сделала ему, непростительно, и у него нет причин хотеть помочь мне теперь. У него множество причин хотеть обидеть меня, я не позволю ему использовать распятие как оружие.
— А он может так поступить?
Стефани слегка пожала плечами, потому что не была в этом уверена, затем сказала:
— Мне лучше попробовать заказать билет и закончить сборы. Если папа спросит обо мне, скажите, что позже я поднимусь к нему, чтобы проститься.
— Хорошо.
Стефани повезло — она заказала билет на дневной рейс.
Со сборами пришлось поторопиться, но, по крайней мере, спешка отвлекла ее от мыслей об Энтони и о том, что кто-то еще мог отправиться за распятием.
Около полудня она зашла в спальню отца. На прощание с ним у нее осталось меньше времени, чем ей хотелось бы, особенно если учесть его хрупкое здоровье, и ее мучило чувство вины, что она оставляет его на несколько дней или недель одного.
Она села на стул около его постели и кивком отпустила сиделку. Стефани несколько минут молча глядела на дремлющего отца.
Внезапно его глаза открылись, пристально посмотрели на нее и постепенно прояснились.
— Привет, принцесса, — прошептал он.
— Привет, папа, — улыбнулась она ему. — Томас уже сказал тебе? Я уезжаю в Париж.
Его серые глаза засияли.
— Ты едешь… за распятием?
Она кивнула, взяла его руку и приложила к своей щеке.
— Папа! Веди себя хорошо, ладно? Слушайся Томаса и сиделку. Я вернусь домой как можно быстрее.
