где аптечка.
— В машине, — сказал он, не отрывая глаз от остатков карты.
— У нас есть еще лед?
Джек пожал плечами.
— Вряд ли.
— Дай ключи.
Он колебался, глядя на ее протянутую руку. Лорелей резко отчеканила:
— Как это ни соблазнительно, я не могу удрать на машине, бросив тебя, когда ты ранен.
— Думаешь, я тебе поверю? Ты уже дважды пыталась.
— У тебя нет выбора. Давай ключи.
— В правом кармане. — Он посмотрел на свои руки. — Тебе придется достать их самой.
Он поднял руки над головой. Лорелей просунула левую руку в карман. От Джека пахло костром и потом. Втискивая руку в уютную щель, Лорелей прижалась грудью к его плечу. Искры пробежали по позвоночнику. Увидев вспышку в его глазах, она поняла, что он тоже испытал удар тока. Наконец она нащупала металлический диск и выдернула из кармана ключи.
— Я быстро.
Но Джек обхватил ее и прижал к твердой груди.
— Обещай, что не сбежишь.
Сердце у нее колотилось, как у лошади на финишной прямой. Сбежать — это было бы самое мудрое решение.
— Обещаю, что не сбегу.
Он выпустил ее, и Лорелей помчалась к джипу. Секунду она стояла, сжимая ключи в руке. Обещание обещанием, но нельзя не воспользоваться случаем. С каждым часом ей все труднее сопротивляться Джеку. Легко допустить какую-нибудь глупость. Ведь она стала относиться к нему явно мягче!
Она посмотрела на поляну, где оставила Джека. Тот сидел на земле и все смотрел на останки карты. Комок подкатил к горлу. Разумно или нет, но она дала ему слово. К тому же бросить больного подло.
— Ты первостатейная дура, Лорелей Мейсон, — пробормотала она, вытаскивая аптечку. Лед растаял, но вода была еще холодная. Она окунула в нее полотенце и побежала вниз. У нее еще будет шанс, обязательно будет. Но сейчас Джек в ней нуждается. Что, у нее совсем уж сердца нет — бросать его, когда ему нужна помощь?
Джек коротко взглянул на нее и опять обратился к карте. На этот раз перед ним было два листка бумаги. По второму он с трудом водил карандашом, зажав его обожженными пальцами.
Лорелей поставила рядом флягу с водой.
— Протяни руки.
Он не отвечал, и она отняла у него карандаш, положила его поверх карты и взяла за руки. Глаза его раздраженно сверкнули. Он вырвал руки.
— Я пытаюсь зарисовать то, что помню из карты.
— С этим придется подождать, сначала я промою ожоги.
— Мне не нужна нянька.
— Ерунда, — ответила она, позаимствовав у него выражение протеста. — Ну, давай же руки.
— Оставь меня! Как ты не понимаешь? Я пытаюсь восстановить план. Без него мы не сможем найти шахту Голландца.
— Далась тебе эта шахта! Обойдешься без нее.
— Не обойдусь. Я тебе говорил: золотая шахта — мой второй шанс.
Взгляд у него был такой удрученный, что сердце у нее дрогнуло.
— Ты найдешь эту шахту, Джек. С картой или без. Если кто и сможет ее найти, так это ты.
— Ты действительно в это веришь?
— Да. — Она вдруг поняла, что так оно и будет. Если шахта существует, Джек ее найдет. — Ты как-то сказал мне, что по части поиска сокровищ тебе равных нет.
— Да. Такое на меня похоже.
Она стала обмывать ему руки, поливая из фляги. Оказалось, что все не так страшно. Левая рука чуть-чуть распухла, а на правой вздулось несколько волдырей.
— Помню, ты еще говорил, что какой-то старый хрыч во Флориде пытался продать тебе металлоискатель, и ты сказал, что инстинкт Сторма лучше любого прибора.
Улыбка тронула его губы.
— Я был здорово самонадеянный в те времена.
— Сейчас тоже.
— Странно, что ты помнишь такие вещи.
Она вложила ему в руку мокрое полотенце и загнула пальцы в кулак.
— Наглая самоуверенность мужчин производит на девчонок сильное впечатление. Ты был безрассудный, отчаянный. Отчасти тем и привлек меня.
— Ты меня любила.
— Я была увлечена тобой. — Она убрала полотенце, смазала ожоги мазью и стала забинтовывать.
— И это все? Увлечена?
— Да, — солгала она. — Ты был старше, опытнее, ты возбуждал мое воображение — такое сочетание непреодолимо для девушки восемнадцати лет.
— Не возражаешь, если я проведу небольшой эксперимент? Сейчас тебе двадцать восемь...
— Какой еще эксперимент?
— Посмотрим, говорят ли в тебе только гормоны или это что-то более глубокое.
Прежде чем она сумела встать, он дернул ее за лодыжку и опрокинул себе на колени.
— Джек!
Он отнял ее руки от лица и тихо поцеловал в шею. Она хотела протестовать, но слова замерли на губах. Черная щетина небритых щек колола чувствительную кожу, разжигая огонь в крови.
Лорелей пылала. Его руки жгли ей тело. Она ощущала твердый предмет, вдавившийся в нее, и между бедер возникла предательская боль.
— Лорелей, давай займемся любовью, — коварно шепнул он. — Ты же хочешь.
— Секс ничего не изменит, Джек. Хотеть тебя — не значит любить.
— Ты меня любишь.
— Я люблю Герберта.
Сверля ее потемневшими от злости и боли глазами, он заявил:
— Я тебе докажу, что ты лжешь. — Вкрадчивый тон делал его угрозу еще опаснее. — Как только я войду в тебя, ты забудешь даже имя Герберта.
Кровь ее забурлила, но, стараясь сдерживать голос, она сказала:
— Я назвала тебя пиратом за похищение со свадьбы. Я не знала, что похитить — значит к тому же изнасиловать.
Джек отпрянул, словно его ударили. С проклятьем он откатился и пнул кулаком спальный мешок, но тут же схватился за руку и снова выругался.
Лорелей вскочила, быстро застегнула пуговицы на блузке. Все еще дрожа от пережитого возбуждения, она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и украдкой взглянула на Джека. Ему приходилось вдвое хуже, он прижимал к груди больную руку.
— Как ты? — Он не ответил, и Лорелей опустилась рядом с ним на колени. — Дай посмотрю. — Она взяла его руку, повернула ладонью вверх; белый бинт быстро намокал кровью. — У тебя идет кровь.
Он увернулся и спрятал раненую руку.
— Все в порядке.
— Ничего не в порядке. Это лопнули волдыри. Можно занести инфекцию. Давай я перевяжу...
— Я сам перевяжу.
— Лучше я.
— Нет. Иди спать, Лорелей, — сказал он, рывком поднялся на ноги и ушел в ночную темноту.
