будет
Брент замотал головой, как будто у него зазвенело в ушах. Я только посмотрел на отца и спросил:
— Значит, тебя увольняют?
— Переводят.
— Из-за меня?
— Уймись ты, Мэтти, — буркнул он. — Не все ли равно? Будем считать, что мне не повезло. Я это переживу. Ты тоже. Зато будем поближе к нашей семье. — Он двинулся было к выходу, но, передумав, плюхнулся в низкое зеленое кресло.
— Ладно, мальчики, — мягко сказала мать, обняв нас с Брентом за плечи. — Идите собирать вещи, берите только самое необходимое.
— Мы что, уезжаем прямо сегодня?
— О да, — вздохнула мать и посмотрела на отца; на какую-то долю секунды мне показалось, что она даже улыбнулась.
— И оставляем все наше барахло? — пискляво прохрипел Брент голосом пятилетнего ребенка.
— Барахло прибудет позже, солнышко. А вы возьмите только то, что понадобится вам в машине.
Брент затопал ногами и с криком «Да пошли вы все!» опрометью кинулся в свою комнату и закрылся там, хлопнув дверью.
Я не мог заставить себя подняться с дивана. Лексингтон, штат Кентукки, значил для меня примерно то же, что и работа отца. Мне довелось несколько раз побывать и там, и там. И я не существовал ни там, ни там. Я подумал, что Тереза скоро придет в себя, что Спенсер будет устраивать «сприцепинги» с кем-то другим и я больше никогда не увижу ни его, ни ее.
— Нам нельзя уезжать, — сказал я.
— Хватит, Мэтти, — цыкнула мать. — Поторопись.
Она подтолкнула меня с дивана, и я пошел к себе. Но упаковываться не стал — просто рухнул на кровать, закрыл глаза и, должно быть, уснул, потому что когда открыл их снова, уже спустились сумерки, а на нижней полке лежал Брент.
— Привет, — сказал я.
Ответа не последовало. Я свесился с края и, заглянув вниз, увидел, что Брент лежит на спине, приставив ладонь к верхней полке, как будто он меня поддерживал.
— Почему они так решили? — затрещал Брент.
— Из-за меня, — ответил я.
— Мэтти, я не хочу уезжать.
Я и не помнил, когда он в последний раз обращался ко мне по имени. У других братьев, подумал я, это, должно быть, нормально. У нас же с Брентом имена отвалились от пренебрежения, как обои в пустой комнате.
— Брент, — произнес я через силу, но с опозданием.
— Ты сломал мне жизнь, — сказал он. — Всю жизнь.
— Я всем сломал жизнь.
На следующий день утренняя газета вовсю трубила о поисках Ричарда Грейса. Его имя пересекало первую полосу по диагонали, словно лента победительницы конкурса красоты. Под этой «лентой» красовался знакомый портрет Снеговика, увеличенный до размера газетной страницы. Свернув газету, я хлопнул ею по кухонному столу и пошел в свою комнату.
Отец целый день слушал свое наконец заработавшее стерео и укладывал пластинки в коробки. Мать возилась в спальне, двигая вещи, но я к ней даже не зашел. Поели мы только после «Специального выпуска», да и то лишь потому, что Брент завалился в комнату к родителям и вытащил мать на кухню, чтобы она приготовила ужин. Ричарда Грейса так и не нашли, но массированная полицейская облава продолжалась.
Я все ждал, когда меня повезут навестить Терезу и разрешат позвонить Спенсеру, но, сколько я ни просил, родители отказывали без объяснений, и поздним вечером я остро ощутил реальность скорого отъезда из Детройта. Я не мог уехать. Я прирос к этому месту. Решение уехать, бросив всех этих людей, которым я причинил столько горя, казалось мне гораздо большим предательством, чем все, что я сделал до этого. Спрыгнув с постели, я прямо в пижаме помчался в комнату к родителям. Они не спали. Мать читала какую-то книжку или, по крайней мере, держала ее перед глазами. Отец тупо пялился в стену.
— Нам нельзя уезжать, — сказал я.
— Можно, — прошипел отец.
Мать схватила его за руку, и они прижались друг к другу.
— Никому из нас не хочется уезжать, Мэтти, — проговорила она, хотя я уже не был уверен в правдивости ее слов. — Но так будет лучше. Время пришло. Тебе понравится в Кентукки. Ты будешь рядом с двоюродными братьями.
— Я должен позвонить Спенсеру. Пожалуйста, мам. Он хоть знает, что Тереза жива?
Рядом с отцом она как-то обмякла. Ее голова покоилась у него на груди, но глаза смотрели на меня.
— Сьюзен куда-то его увезла. Не знаю, куда точно и собираются ли они вернуться. О Терезе он, конечно, слышал. Ведь все было в новостях, — проговорила она сдавленным голосом.
Мой взгляд затуманился.
— Врунья! — сказал я.
Пощечина была не сильной, но застала меня врасплох, с полуоткрытым ртом; мамино обручальное кольцо звякнуло мне по зубам, и щеку пронзила острая боль.
— Отвезите меня к Терезе! — заверещал я. — Отвезите меня к Терезе!
— О, мой бог, — вздохнул отец.
Мать втащила меня на постель и прижала к себе.
— Ну-ка заткнись, — сказала она ласково, гладя меня по волосам, и я понял, что она больше не злится. — Тереза сейчас на интенсивной терапии. У нее что-то вроде бессонной комы. Она не спит, но ни на что не реагирует.
— Но она ведь назвала имя Снеговика.
— Не знаю, почему все решили, что это его имя. Знаю только, что с тех пор она не произнесла ни слова и даже не пошевелилась.
— Мам… а можно я посплю здесь? С тобой?
— И я. Можно? — спросил брат, заваливаясь в постель рядом со мной и двинув меня локтем.
Мать откинулась на свою подушку и заплакала. Отец вздохнул.
— Мальчики, дайте матери отдохнуть. Дайте нам немного времени.
— Ну, пожалуйста, — канючил Брент.
— Завтра. Если не расхотите. — Он выключил ночник, и нас окутала тьма. — Спокойной ночи, мальчики, — сказал он.
Я вспомнил миссис Кори, задрожал и помчался к себе.
На следующее утро мать разбудила нас пораньше и помогла упаковать наши дорожные сумки. В передней мы обнаружили все четыре потрепанных белых чемодана, которыми родители пользовались, когда путешествовали на машине. На чемоданах лежали два перетянутых резинкой романа Айзека Азимова и стопка кассет.
Брент потер кулаками глаза.
— Мы ведь еще не уезжаем, правда? — спросил он.
— Ш-ш-ш! — прошипел отец.
— Я не поеду, — захныкал Брент.
Я положил руку ему на спину, и от моего прикосновения его лопатки сжались, как аккордеон.
Когда появилась мать, волосы у нее были уже покрашены в более сочный темно-коричневый цвет. Под глазами чернели большие круги.
