— Теперь я вижу, дело у нас пойдет, — сказал он и протянул мне руку; я ее пожал, а потом то же самое сделал Роберт. — Вы знаете, где она сейчас? — спросил он шепотом.
Я не успел ответить: его супруга уже вернулась с подносом, на котором стояли четыре стакана виски с содовой.
— Один стаканчик ему не повредит, правда? — спросила она у Роберта.
— Ладно уж, — сказал Роберт. — На прощанье: мы ведь уже обо всем договорились.
Мы выпили виски и поставили стаканы на поднос. Хозяин дома долго сидел не шевелясь, только потирал темя.
— Видите ли, — сказал наконец он. — Все, что у нас есть, принадлежит нам обоим. Мне и моей жене, поровну. Дом, машина, деньги.
— Зачем вы об этом говорите? — спросил я. — Я не собираюсь разводить вас с вашей женой.
— Не в том дело. Я хочу сказать, что деньги, которые мы вложим, наши общие, и решение мы должны принять сообща. Понимаете?
— Да.
— Будьте любезны, спустите на секундочку брюки.
— Вы же знаете, что я не еврей. На этом все и строится. Разные языки, разные ментальности — нет такой идиотки, которой бы не захотелось преодолеть этот барьер.
— Я другое имел в виду. Ради бога, поймите меня правильно.
Я снял штаны и встал. В стакане у меня оставалось еще немного виски; придерживая спущенные до колен брюки, я не спеша взял другой рукой стакан и выпил виски до дна.
— Скажете, когда можно будет одеться, — сказал я. — Но если это затянется, я попрошу еще стаканчик.
Хозяин дома посмотрел на жену.
— Ну что? — спросил он.
— Откуда я могу знать?
— А кто может знать?
— Заранее никогда не угадаешь.
— Но глаза-то у тебя есть.
— Это еще ни о чем не говорит.
— Откуда ты знаешь?
— В том-то и дело, что не знаю.
— Как не знаешь? Откуда тебе известно, что ты не знаешь?
— Ну откуда же мне знать?
— Нет, погоди. Ты уже сказала, что не знаешь. Как ты можешь знать, да или нет?
— Попрошу еще виски, — сказал я. Но они меня даже не услышали.
— Не знал, что у тебя такой богатый опыт, — сказал он. — Раньше ты ничего подобного не говорила. А тебе всего двадцать один год.
— Я тебе сказала, что не знаю.
— Нет. Ты сказала, что этого нельзя знать. Откуда ты можешь знать наперед?
— Я тебе сказала именно, что не знаю, — крикнула она.
— Иногда, когда человек говорит «не знаю», это означает больше, чем если б он сказал, что знает все.
— Перестань на меня кричать.
— А ты почему кричишь? Коли уж у тебя такой большой опыт в обращении с мужчинами, следовало бы знать, что я не из тех, от которых можно криком чего- то добиться, — заорал он.
— Дайте мне, пожалуйста, виски, — сказал я.
— Заткнись, — прикрикнул он на меня. — Я хочу, чтоб она сказала, тратить мне мои деньги или нет?
— Твои деньги? — удивилась она. — А когда они у тебя были? Если б не мой отец с его денежками, ты бы сейчас вкалывал на стройке за триста фунтов в месяц.
— Твой отец не дал мне и половины того, что обещал.
— Вот, значит, как?
— Что как?
— Ты женился на мне ради денег, — сказала она. — Я всегда это подозревала, но не хотела подымать разговор, Что ж, благодарю за откровенность. Спасибо.
— И тебе спасибо.
— Еще бы. Столько денег, сколько дал тебе мой отец…
— Я тебя не за деньги благодарю. Я тебя благодарю за откровенность. Сегодня я много чего про тебя узнал. Жаль, ты мне раньше всего этого не сказала. Сколько у тебя до меня было мужчин?
— Уж конечно, не столько, сколько ты получил от моего отца денег, — сказала она.
Он ударил ее по лицу; я застегнул брюки и, взяв поднос, пошел на кухню. Бутылка виски стояла в холодильнике; я налил не скупясь во все четыре стакана и вернулся в комнату.
— Только не нервничайте, и все будет хорошо, — сказал я. — Выпейте по стаканчику. — Я подал им стаканы и сказал хозяину дома. — К сожалению, вы не правы.
— Заткнись, — сказал он. — И не вмешивайся в чужие дела.
Жена вышла, вся в слезах, в другую комнату. Он постепенно успокаивался.
— Хорошо, — сказал он. — Когда она приезжает?
— Через месяц, — сказал Роберт. — Самое позднее, через пять недель.
— Если приедет, мы это дело провернем. А сейчас извините. Мне надо идти к жене. Кажется, я и вправду переборщил.
— Все утрясется, — сказал Роберт. Мы вышли на улицу; дождь еще не зарядил, но, посмотрев на море, я понял, что он вскоре начнется и будет лить до рассвета. Мне не надо было, как другим, смотреть ни на небо, ни на солнце; море было единственной женщиной, которую я любил. И с которой не требовалось разговаривать. А оно уже утратило зеленый цвет и быстро темнело; и на белых гребнях волн, с шипеньем набегавших на пустой песчаный пляж, померкли светлые солнечные блики; ну в точности женщина, которую любишь и которая ушла в ночь с другим.
— Я дурак, — сказал я.
— Почему?
— Это моя последняя любовь.
— Море?
— Да.
Роберт остановился, задумавшись, и на лбу его, конечно же, выступил пот.
— До чего ж ты мерзкий, — сказал я. — Никто тебе этого не говорил?
— Говорили. Но мне все равно. Я думаю, хорошо ли это?
— Что?
— Что ты так любишь море. Пожалуй, и впрямь неплохо. Ты бы мог ей сказать: до встречи с тобой… и так далее. Но только если она сама не с побережья. Понимаешь: трагедия будет заключаться в том, что ты, нищий, любишь единственное, что тебе доступно, и не хочешь расставаться с морем. Да, это неплохо. К тому же у тебя зеленые глаза. Понимаешь? Люди, которые долго играют на бегах, становятся похожи на лошадей.
А твои глаза восприняли цвет моря. Только об этом ей скажу я.
— Ты ничего ей не скажешь, Роберт.
— Не беспокойся. Я ей скажу: ты заметила, что у него глаза цвета морской волны? И что они меняются в течение дня? В твое отсутствие, разумеется. И еще я ей скажу, что женщина должна, точно чистый источник… впрочем, ограничимся морем. Уж ты не беспокойся.
— Я никогда ни с одной из них про море говорить не стану.
— Это еще почему?
— Ни одна того не стоит. И у всех, сколько их ни есть на свете, вместе взятых, нет таких денег, чтобы я позволил себе подумать, будто они могут заменить мне море. Все, закрываем тему.
