Артур Япин
Сон льва
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К АМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ
Похороны Федерико Феллини проходили так, как описано в романе. Легендарный итальянец умер в 1993 году после недолгой комы. Всякий раз, когда Феллини изображал в кино себя — обычно его играл Марчелло Мастроянни или Паоло Вилладжо, — он давал себе имя Снапораэ.
Самые последние кадры Феллини были сняты для рекламного ролика Римского банка. «Сон Льва в подвале» был создан в честь некой Синьоры Вандемберг и сопровождался, в точности, как описано в романе, диалогом на голландском языке, прочитанным итальянской актрисой, одетой в леопардовую шкуру.
Я узнал эту шкуру! И узнал изображенную в ролике женщину. Женщину с очень похожей фамилией. Женщину, которая была моим другом. Я отправился вместе с ней в Рим в середине восьмидесятых в надежде получить роль у Феллини; когда мы прибыли в Чинечитту, она носила пиджак точно с таким рисунком.
Я встретил ее в 1976 году на первой репетиции «Бала манекенов»: мы оба учились в Амстердаме на факультете нидерландистики. Я влюбился в нее и продолжаю любить.
Теперь я верю, что Феллини тоже искренне любил ее, но долгое время я думал иначе. Я был слишком молод, слишком разочарован, а может, просто ревновал. Я ставил знаменитому режиссеру в вину то, что постепенно он сделал великолепную, сильную и независимую женщину, которая учила меня жить, совершенно не заботясь о том, что подумают другие, полностью зависимой от себя. До такой степени, что единственное, что она делала, — это сидела в крохотной келье над церковью, где он ее поселил, у телефона и ждала его звонка.
Я не мог понять, как любовь, которая обычно делает людей сильнее, может сделать женщину слабее, а ее мир — меньше.
Чтобы ответить на этот вопрос, я решил написать роман. Думая о своем персонаже, у которого очень много общего с итальянским мастером, я начал лучше понимать его великий, детский, гениальный ум, а также его мотивы.
Прежде чем отправить роман своему издателю, я, конечно, показал его женщине, вдохновлявшей моего главного героя и до сих пор живущей в той же самой крохотной комнате. Она не попросила меня изменить ни слова, хоть и не узнала в романе себя. Но в этом нет необходимости. Это роман. Определенные факты из нашей жизни и люди, игравшие в ней роль, были лишь основой этой фикции; я поступил с фактами так же, как и в других своих исторических романах; но они не такие. И другие — те люди, которых я знал; да и сам я, к счастью, — не Максим.
«Когда будешь рассказывать о своей книге, — сказала моя подруга в Риме, — просто скажи, что твои воспоминания отличаются от моих. Я помню тот период как счастливое время».
И так я и сделал.
Артур Япин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БАЛ МАНЕКЕНОВ
О, синьора Вандемберг! Это была самая прекрасная женщина на свете, голландка…
Я придумал Рим. Новый Рим. Тот Рим «сладкой жизни», который представляют себе, слыша это слово, был моей идеей. Всего лишь идеей, не более того. Столица была в упадке. Она пережила войну много лет назад, но все еще ежедневно ощущала ее последствия. И поскольку я ее любил, я чувствовал ее боль. Жители города были безработными, и им нечего было есть. Их дерзкий римский взгляд потух. В их глазах все еще читались предательство и смерть, которым они еще недавно были свидетелями. Слишком много горя все еще витало в тени под пиниями. Оно смешивалось с жаром от стен и прилипало к вам.
Молодым и полным жизни я покинул Романью,[2] и вошел в Вечный Город, подобно дрессировщику, входящему в клетку со львом. Поселившись на Виа Вольтана,[3] я намеревался раздразнить всех этих девушек и мужчин большого города своим здравым смыслом, чтобы затем покорить их своим огнем. Но разразилась война, и жизнь пропала с улиц. Она переместилась во дворы и на лестницы. Там люди переживали свою беду, и когда они снова высунулись из нор, пережитого оказалось слишком много, чтобы они захотели играть со мной. Львы лежали неподвижно и лизали свою свалявшуюся шкуру с тоскливым взглядом видавшего виды старого кота. Большинству было совсем нечего делать, разве что болтаться у Изола Тиберина[4] в надежде, что кому-то понадобится что-нибудь починить в обмен на тарелку триппы[5] и полбутылки разливного вина. Апатия каплями сочилась из их существования, так что, когда вы ночью возвращались домой по Пьяцца Соннино,[6] ступни прилипали к камням Трастевере.[7] С годами мне становилось все труднее соскабливать эту печаль, накопившуюся в течение дня, со своей души.
Однажды утром мне показалось, что я вижу, как она, моя желанная столица, лежит распростертая в собственной грязи прямо на мостовой. Она пыталась подняться из отбросов с рынка, скопившихся в канавах Порта-Портезе.[8] Я подошел ближе и увидел, что ее груди обвисли. Мухи копошились на шрамах, которые остались у нее после борьбы. И оттого, что это зрелище было невыносимо, я подобрал ее. Я сдул пыль с ее волос и с ее щуплых плеч и посадил ее в ванну. На Корсо[9] я купил ей новые туфли и дорогую французскую помаду. Потом надел на нее обтягивающее платье и посадил на сверкающий мотороллер «Веспа»[10] и сказал, что она ведет dolce vita — сладкую жизнь. И она мне поверила. Это была всего лишь мечта, но она последовала ей. Впервые за долгое время на лице столицы, которую я любил, появилась улыбка. К ней вернулась уверенность в себе. Я дал ей это. Обманув ее.
Я сказал ей, что она должна очертить свои границы. Когда ты потерял такую мелочь, как свое собственное счастье, не следует пытаться искать ее везде и сразу. Я сказал, что ее жизнь теперь не включает в себя развалины на Виа Кассиа[11] и что ее больше не должно волновать страдание в жилых бараках у вокзала Тибуртина. Я показал ей Виа Венето[12] и сообщил, что здесь мы вместе найдем то, что она искала. Это был небольшой отрезок улицы, менее двухсот метров, где дома, несмотря ни на что, сохранили свое великолепие. Я заказал его копию в свою студию, чтобы она могла там ходить взад-вперед на своих высоких каблуках, не отвлекаясь на правду. Оркестр, нанятый мной, играл боссанову[13] в ритме ее покачивающихся бедер. Фасады баров и гостиниц я приказал выкрасить сверкающей краской и использовал линзу с размытым фокусом, так что неоновые рекламы засветились, будто в ореоле. И, наконец, я направил на нее юпитер. И она заблистала в пучке лучей роскошью мегаполиса, и я наказал ей никогда не выходить за пределы этого узкого круга.
Это была моя фантазия, но столица нуждалась в вере. И поскольку она была готова поверить в себя, остальной мир тоже поверил ей. Сюда стали приезжать даже из Америки, чтобы увидеть ее своими глазами, стать причастными к ее новой жизни. С тех пор она вновь значится на карте. Потому что я определил ее границы: Рим террас с коктейлями, Рим моего друга Марчелло, город возбужденных папарацци и прохладного мрамора фонтанов. Такова итальянская столица, придуманная мною. Потому что
