Обыкновенная биография

оперном театре, и все раненые, желавшие посещать оперу, ходили туда.

И вот довольно подробные записи в книжке:

10-е марта. Был с Отей Них., и ещё 3-е, в оперном театре. Слушал оперу Доницетти «Дон Пасквале». Решено ещё посмотреть балет и оперетту.

11-е марта. После обеда пошли в город и посмотрели довольно хороший фильм. После 23 часов долго беседовал с майором, и начинают вырисовываться перспективы на «mittelma?ig» (Вульфович уже тогда начал хлопотать о демобилизации, не хотел повышения звания, так как это связывало с армией, а он мечтал поступить в театральное училище.)

14-го. В кабаре у базара. Довольно паршивенькая программа, но есть кое-что оригинальное. Срезались с комендантскими, и дело закончилось гранд — дракой.

15-го. Отя уехал в Москву. Вечером опять пошли в кабаре «триумф», и я хорошо потанцевал. Дальше отправились на поиски и нашли замечательное офицерское кафе с танцами во французской зоне. В госпиталь пришёл часа в 3 ночи и сильно на взводе. (Тут надо вспомнить его рассказ о том, как он провожал Нихамовского. В один день выписали и отправляли домой всех ампутантов, находившихся на излечении в госпитале, а их было более взвода. «Они шли строем, — вспоминал Теодор, — и несли на плечах свои протезы — запасные, которые им сделали в Вене. Впечатление это шествие производило страшное». Отсюда и было это «на взводе».)

19-го купил себе костюм… и подался в «Volksopa». Слушал «Тоску» Пуччини. Очень хороший Каварадосси и паршивенькая Тоска, но декорации и постановка очень хорошие.

20-го вечером опять поехал в «Volksopa». С колоссальным трудом достал билет на «Кармен». Прекраснейшая постановка. Кармен замечательная — Лорна Сидней (Австралия).

21-е. Днём был на рентгене, сделали снимок. Сделали реакцию Пирке. Вечером опять поехал в оперу, слушал «Летучую мышь» Иоганна Штрауса. Стоял сплошной хохот. Я в восхищении от этого театра. Прекрасное сочетание драматического исполнения с вокальными данными. До 3-х ночи был в кафе и потанцевал. Получил письма от В. Курнешова, Иванова и Башковича. Молодцы, преданные хлопцы, и, главное, это то, что во взводе всё в порядке.

22-е марта — утром к мастеру за туфлями. (По поводу туфель тоже был рассказ: Теодор на базаре в Вене купил хорошую кожу и решил заказать себе туфли — костюм у него уже был. Кто-то дал ему адрес сапожного мастера, который жил где-то на окраине Вены. Когда Теодор пришёл по указанному адресу, он увидел разрушенный бомбёжкой дом. Пробираясь по проложенным доскам, он добрался до уцелевшего обитаемого помещения. Встретил его высокий крепкий мужчина, мрачный, оказался западным украинцем. Было там ещё 3–4 человека, таких же мрачно закрытых. Говорили между собой по-украински. Заказ у Теодора приняли. И вот 22-го он шёл за туфлями. «Был готов вместо туфель получить пулю, поэтому тоже вооружился — понял, что ребята были уоновские, такие же, каких видел тогда под Львовом». Но всё обошлось мирно). Вечером пошёл в «Богем Бар», оттуда во французский дом офицеров, а потом до утра был у артиста Жоржа на дому. Хорошо повеселился. Произошёл интересный разговор с англичанами.

В последующие дни почти каждый вечер посещал французский клуб, проводил вечера в интернациональной компании; подружился с французским офицером. Так 29 марта есть запись: «Сидел в очень хорошей компании югославских офицеров. Это действительно наши большие друзья. Потом пошёл во французский клуб. Там опять собралась наша компания, и было всё очень хорошо. Шли обратно и распевали джазовые песенки на русском, чешском, французском и немецком языках».

А вот 2 апреля, судя по записи, уже не в первый раз, был свидетелем «наших» от западных: «…вечером пошли в дансинг, но тут неудача, опять комендантский идиотизм. Нашим не разрешается посещать кафе и кабаре. Идиоты, сами ставят наших в дурацкое положение». Однако ежедневно продолжал общаться со своими западными друзьями. 3 и 4 апреля «в Эден-баре собрался интернационал: Боня, Джозеф, два английских капитана, чешка и чех и австрийка. Было очень весело. Распевали песни русские, английские, французские, немецкие, чешские и т. д. и т. п. У меня было прекрасное настроение».

7 апреля в Эден-баре был свидетелем скандала французского приятеля Джозефа с милитерполицией. Из устного рассказа Теодора: Джозеф весь вечер ухаживал за девушкой, которая оказалась пассией французского генерала.

«8 апреля с утра излазил весь университет, он очень сильно разрушен, около 20 бомб попало в него. Вечером встретился с друзьями. Джозефа разжаловали в рядовые. Настроение отвратное. Пора бы выписываться из госпиталя, но вкладная книжка задерживает». Из рассказа: поздно вечером на выходе из бара Теодор был свидетелем стычки Джозефа с генералом, увёл Джозефа, и в записной книжке запись: «… Поздно пили в захудалом баре-подвале». На следующий день Теодор провожал Джозефа во Францию: «Он предложил мне ехать с ним, — рассказывал Теодор. — Давай, сядем в машину и через три часа мы в Париже, никто нас не найдёт». Но у Вульфовича никогда не было мысли об отъезде из страны. Второй раз он получил предложение уехать в Америку от пожилого еврея, в доме которого квартировался, вернувшись из Вены в свою часть в Венгрию — в Секешфехервар. У этого человека вся семья, вся родня погибли в концлагере. Он очень привязался к Теодору, говорил — «я тебя хочу усыновить, поедем со мной». Но верность Теодора была незыблема.

Вернувшись в часть, увидел «в батальоне невероятнейший „бардак“. Концевого сменили. Пьянство дикое, подхалимство процветает, от былой дружбы и сплочённости не осталось и следа. Основная масса либо дураки набитые, либо бывшие толковые, но совершенно спившиеся люди. В пьяном виде творят что-то неимоверное. И на этом тёмном небосклоне нет ни единого светлого пятна надежды не перемену погоды. Люди, не подходящие под эти две рубрики, считаются чужими, и им здесь ОЧЕНЬ трудно. В голове не укладывается, что мне ДОЛГО придётся пробыть в этой атмосфере».

Вот такая запись в середине апреля 1946 года.

Между тем, он живёт в этой среде, и внешне он ничем не отличается от окружающих — он также пьёт. Но от служебных обязанностей он освобождён, потому что приехал из Вены больным и продолжает болеть. 23 апреля запись: «Утром опять не мог подняться. Боль в спине дикая. Днём очень плохо, t?>39?. Башкович закисает с самодеятельностью». Близко общается только с Василием Курнешовым и с Владимиром Гильманом. Пишет письма родным и друзьям. А по вечерам в компании выпивают! 28 апреля записывает: «Под вечер выпил у В. Курнешова с Зайцевым и добавили у Вас. Матв. Иванова. Лёг спать очень поздно. Меня Зайцев хочет потихой затянуть в самодеятельность, но из этого рая не выйдет ничего». Однако постепенно он всё-таки втянулся в самодеятельность.

1 мая записывает: «Всё утро слушал радио — парад на Красной площади в Москве. Поздно вечером пошёл на офицерский вечер. Марку выдержал, был трезвый, а гаврики сплошь перепились. Было что-то дикое с дракой с начала до конца».

6 мая — «Узнал о предстоящей демобилизации офицерского состава связистов. Нажму на все кнопки…»

7 мая — «Узнал, что Хорошков отказал представить на демобилизацию, но это ещё не всё».

8 мая — «Побеседовал с Хорошковым и, видимо, был весьма убедителен. Подали!!! Первая ступень преодолена. Мой девиз — Бороться до победного конца! Чувствую себя плохо, горло болит здорово».

10 мая — «Годовщина знакомства с Кветой. Когда вспоминаю…. Сердце начинает усиленно биться… Это Она — Кветушка, так громко стучит и зовёт своего „Тедушко“, но он не придёт за своим сердцем, оставленным в Праге, он оставил его Кветушке и большего сделать не может».

В течение недели никаких записей не делает, а 16 мая пишет: «Абсолютно ничего не делаю, чувствую себя отвратительно. В МСЧ признают лимфаденит. Боль периодическая, но дикая. Развалина в 23 года. Надо что-то предпринимать».

20 мая — «Поздно вечером вызвали в штаб и сообщили о переезде в Германию. Поедем через Чехословакию, опять треволнения.

Первый раз в жизни слышу такую бестолковую о т ч а г у (видимо, от слова „отчаливать“ — по Далю отдавать концы — Н. В.) предварительных распоряжений. Домой пришёл к 2 ночи».

Но выезд был задержан до 6 июня из-за выборов в CSR. 6-го «Поздно ночью закончили упаковку.