сахарница, заварник, широкая ваза с печеньями под салфеткой, узкая синяя ваза — для свежих цветов, свернутая трубкой газета…
Напротив, на длинной лавке у другой стены обитает Марфа, там у нее личная плоская подушка, и серая марфина голова, вся в усах и с желтыми глазами, торчит над сахарницей. Так и разговаривают, сидя напротив. Иногда Марфа пробирается на подоконник, ставя лапы между безделушек, и садится там, обернув себя негустым хвостом. Мурлычет так, что дрожит стекло в нижней половинке окна.
В торце стола крепко стоит на толстых ногах гостевая табуретка, на нее присаживаются соседки, рассказывая новости, на ней всегда сидит Васятка, держа двумя руками личную огромную кружку. И Яков Иваныч на ней сидел, недавно…
А Витька… ну он, что кот, оглядел кухню и сразу себе место на лавке выбрал. Теперь, если кто другой захочет туда залезть, то и неуютно. Вроде Витька всегда там, даже когда и нет его.
И эти часы… Висят и смотрят на нее, всегда, даже когда глаза ее в книге. Обычно и нормально это — тикают и тикают, но сейчас держала на коленях распухшую живую книгу и прислушивалась до звона в ушах. Часы тикали все медленнее и вот остановились, свесив вниз минутную стрелку. Лариса подняла голову и увидела, та дрожит мелко, будто застряла в киселе. Вырваться хочет.
Марфа напротив, торча головой над сахарницей, молча смотрела на нее желтыми глазами.
— Хоть бы ты котят принесла когда, ведь не старуха, а? Было б нам хлопотно и повеселее…
Но кошка глянула так, что Ларисе стало стыдно за ненужные слова, которыми все одно стрелку не сдвинешь. Чем сдвинуть время, знала. Собиралась с духом. А стрелка ждала.
— Ну, — сказала Лариса часам, взяла с полки скомканный пакет с ярким рисунком, положила в него книгу. Встала.
— Что ж. Пойду я, Марфа. Калитку закрою, дом тоже, со двора не ходи, стереги тут. Поняла?
Кошка, не отводя от женщины глаз, замурлыкала громко, без остановки.
Лариса кивнула. Набросила куртку, висевшую за дверями, замотала голову платком. Взяла пакет и пошла в коридор обуваться. Проходя мимо часов, услышала звонкое «тикк» — освобожденная ее решением стрелка перескочила одно деление.
«Теперь медлить нельзя, — думала, натягивая сапоги, — время пошло».
Пошло время и в кухне «Эдема», и трое сидящих там людей переглянулись. Дядя Митяй проверил глазами задвинутую столом дверь, подумал, водка слаба совсем, не берет, зараза. Старый будильник тикал секунды, кидая их камушками в висок и казалось, каждая следующая бьет все больнее.
Время Наташи еще спало. Ей снилось, что подол жемчужного платья прирос к ногам, превратившись в льющийся в толще воды хвост, но она вовсе не русалка, а настоящая рыба и было так странно и весело распахивать жабры, проталкивая сквозь них свежую тугую воду: рот можно открыть широко, не боясь задохнуться, а глаза видят там, в нижнем небе, в самой глубине — бездонную пустоту, в которую она может полететь и должна, должна почему-то, вот только пусть настанет время. Но время спало и пока можно просто играть быстрыми сильными мышцами — напряглась и полетела вперед, толкая себя через упругую воду. Лететь и ждать.
Во сне она ждала Яшу, которого знала, и его, такого, не знал никто. Яшу серединного, упрятанного между слоями хрусткой скорлупы человеческого и дымным черным ядром вместо души. Только она знала о серединности и никому не говорила, потому что нет слов, которыми можно это сказать. Другим всегда проще поверить в то, что они видят, а видят кто — что. Одни — влюбленную дурочку, позволяющую делать с собой, что угодно. Другие — потерянную, уничтоженную, сидящую на цепи и — шагу без хозяина нельзя. Ей очень одиноко со своим знанием серединной толщи. Но ведь она знает! И сделать вид, что нет там ничего, пустота, нельзя, потому что это значит — предать…
Лежа в душном номере, с босыми ногами, спутанными жемчужным кружевом платья, Наташа, свесив руку, пальцами касаясь пустой бутылки на полу, спала. И спало вместе с ней ее время, ожидая знака.
Время в спортзале, заблудившись между миров и фигур, бродило просто так, трогая невидимыми пальцами все, что попадалось на пути. Стоящих тесно Витьку и Генку. Переминающихся с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании гостей. Медленно оборачивающегося мужчину над распятым светлым телом, схваченным за руки и щиколотки блестящим металлом.
И хозяина потрогало время, с любопытством рассматривая — вот стоит тот, кто был уверен и вдруг. И Яша, будто ощутив на лице холодные кончики пальцев, выпрямился, наливаясь яростью.
— Говоришь, отпустить?… Отпусстить?… Ну, нет. Даже порченая, она все отработает сейчас. И штрафную получит и проглотит.
Посмотрел на Дмитрия, стоящего с брюзгливым видом. Развел руками:
— Дмитрий Петрович, прокол вышел, небольшой. Но, вон они стоят, выбери на вкус, хоть вот Тамарочка!
Тамара, качнув султанчиком на серебристом обруче, выступила вперед, поцокала к гостю, косясь с торжеством на стайку подруг. Но заказчик махнул вялой рукой, сверкнули перстни:
— Убери. Сучек не люблю. Такого добра — везде. Ты мне, Яшка, обещал нетронутую да серьезную, фото смотрели. Гарантии давал. А теперь что? Праздник испортил. Пошли в зал, что ли. Скоро встречать. Пришлешь к столу пару блядей попроще, раз так. Пошли, Вовчик, — почти свистнув шофера, повернулся уходить.
— С-стоять… вс-се… — тронул воздух тихий яростный голос.
Тамара остановилась, обиженно надувая губу, столпились еще плотнее у двери испуганные девушки. Замерла круглая спина важного гостя.
— Наказание, — просвистел Яша нежно, ласково, — хотите? Новое удовольствие… Она будет наказана, по-настоящему. И будет это долго… долго…
— Хм… — гость издалека осмотрел лежащее тело, метнул взгляд вбок, — а эти?
Витька и Генка стояли отдельно, против всех.
— Эти?
Лицо Яши менялось, а за спиной, казалось, вырастал горб дымного света, но вот он стал выпрямляться и Дмитрий задрал голову, пытаясь уследить. Дымной черной макушкой демон упирался в потолок, заслоняя свет ламп и, просвечивая через дым, свет наливался серым пурпуром. Снова зашевелились тени по углам зала.
Витька повернулся к Генке, чуть не уронив камеру и, оглядывая его напряженно, вдруг схватил за шею.
— Ты что? Пусти!
— Стой, дурак, — хватал появляющиеся из серой темноты упругие стебли и рвал их ногтями, царапая Генке кожу.
Черное лицо демона прорезала улыбка-оскал:
— Эти не выйдут… Никогда…
Серый мир, тот, что находится за гранью, в глубине душ, повинуясь победному рыку, заворочался, вылезая через просвечивающую кальку одежд и предметов. И сущности, мысли, самые тайные, спрятанные за важностью и внешним блеском, распухали, заполняя пространство, несли в себе другие законы и логику — совершенно простую.
Дмитрий почесал потную грудь, разглядывая стиснутое лианами тело на ложе из серого древесного ствола.
— Ты их убьешь? — голос сделался невнятным и булькал, будто тот недавно научился словам.
— Я принесу их в жертву! — демон покачивался, расплескивая по сторонам клубы черного дыма, затекающего в ноздри толпящихся полуживотных, полулюдей. Голос его ударялся в стены и потолок, падал, взрыкивал и ему верили, поднимая лица, искаженные восторгом, страхом и ожиданием нового удовольствия.
— Вода Бешеной бухты получит их кровь. И на моей земле продолжится сытость и благоденствие.
Голос мерно рокотал и ему внимали, веря. Так сказал и так должно, ведь он Хозяин Мест. Визгом вклинился в рокот женский дрожащий голос:
— Дай нам их, владыка, дай перед смертью! Мы хотим получить множество удовольствий!
