Князь спросил:
— Чью сторону возьмет твой князь Ольг Иванович? Мою? Мамая?
И получил тут же ответ, давно уже уготованный в голове Епифана:
— Государю моему великому князю Ольгу Ивановичу воевать в сем случае никак негоже ни на чьей стороне, даже и на твоей, не говоря уж о Мамаевой, ибо промежуточная Рязань стала бы первой жертвой вторжения…
Наступила пауза; ответ рязанца, с одной стороны, был ожидаем и удовлетворил Москву хотя бы тем, что правители земли Рязанской хотят избегнуть участия в войне на стороне Мамая; с другой стороны, неприятно было слышать, что рязанцы не помогут Москве.
— Что от меня нужно Ольгу? — холодновато осведомился Дмитрий Иванович. — И зачем ты ездил к Мамаю?
— К Мамаю я ездил для того, чтобы просить его не топтать Рязанскую землю, о том же просьба моего государя и к тебе, великому князю Московскому и Владимирскому: не топтать, коль придется идти против Мамая, нашу землю.
Тон, каким были сказаны последние слова, не оставлял сомнений в том, что если просьба Олега Ивановича не будет уважена, то он оставит за собой право поступить и распорядиться своими силами так, как ему выгоднее.
Пристукнув обоими кулаками по подлокотникам, Дмитрий Иванович заключил:
— За вести — спасибо, а просьбу князя Ольга Ивановича постараюсь уважить.
В этом его 'постараюсь уважить' тоже была недосказанность: просьба соседа будет уважена лишь в том случае, если действия его не будут вражебными Москве.
На том прием и закончился. Откланиваясь, Епифан смотрел в глаза московскому князю, видел в них некий холодок, но и чувствовал: этот умный правитель не сделает вреда Рязани хотя бы из простого благоразумия.
Глава девятая. Сторожа в Диком поле
Сторожевой отряд московитов, посланный князем Дмитрием Ивановичем на разведку в Дикое поле, возглавляли воеводы Андрей Попов, Родион Жидовинов и Федор Милюк. Андрей Попов, коему суждено было вырваться из лап ордынцев и вернуться в Москву, роста был среднего, сухощав, жилист и необыкновенно вынослив. Никто не мог с ним сравниться в цепкости и прыгучести: например, он ловко, по-обезьяньи, прыгал с дерева на дерево или с коня на коня на скаку. Эти-то качества и помогли ему в разведке. Отряд был вооружен саблями, пиками, ножами и луками со стрелами. У каждого воина по два коня, один из них навьючен мешками с толченым просом, соленой свининой, овсом, сухарями, мукой, заступами и топорами. Когда вошли в Дикое поле, послали вперед, а также по правую и по левую руки легкие отряды по пять-семь всадников. Зорко осматривались окрест, смечали сакмы — следы коней, колес… По сакме только и узнать — сколько и куда проехало татар; по помету определить — давно ль тут были.
Томил зной, лошадей одолевали оводы. В горячем синем небе лениво плавали коршуны. Степь дышала, переливалась, зыбилась маревом. От Дона, вдоль коего ехали некоторое время, тянуло прохладой. С коней не сседали. Огни клали лишь на коротких привалах: кашу сварят, поедят — и дальше. Где полдневали — там не ночуют. Ордынцы ведь тоже не дремлют, отыскивают следы и по ним настигают пришельцев.
За несколько верст до Червленого Яра заметили вдалеке с десяток конных татар на маленьких лошадях. Московиты спрыгнули с коней, понудили их прилечь и сами пригнулись. Волнуясь, смотрели на конный разъезд. Когда татары скрылись, московиты решили разбиться на два отряда — попытаться объехать Орду с обеих сторон и обсчитать войско. Шли по оврагам, лощинам, кустарникам. Днями отсыпались и отдыхали, ночами растекались по кочевьям. Дивились обширности ордынского становища, его многолюдью, бесчисленности лошадей, верблюдов, овец. Особенно впечатляло становище вечерами, когда горели тысячи костров и в изжелта-зеленоватом небе проступали крупные звезды.
Андрей Попов со своими товарищами раз днем увидел, как с полуденной стороны шел к становищу полк пешей рати. Воины были в железных доспехах; на плечах они несли длинные копья. Стальные шлемы сверкали на солнце рыбьей чешуей. То был генуэзский полк, нанятый Мамаем в Кафе. Это панцирный полк, наученный наступать глубокой фалангой, а не россыпью, как легковооруженные конные ордынцы, должен был восполнить основной недостаток ордынцев — боязнь и неумение сражаться в рукопашном бою.
Весь путь от Крыма полк шел налегке, без доспехов, без оружия в руках — все это было погружено на повозки, и лишь перед вступлением в становище воины облачились в доспехи, чтобы произвести впечатление на Мамая и его темников. Они выкрикивали боевые призывы. Они являли собой действительно грозную силу.
Как ни осторожничали московиты, но они не сумели стать невидимками. Однажды к месту их укрытия в овраге внезапно подскакал большой отряд ордынцев. Московитов окружили. Многих перебили, иных повязали. Андрей Попов в схватке с ордынцами дерзким броском вышиб из короткого седла с высокой лукой татарина, вскочил на его лохматого коня и поскакал. За ним мчалось несколько всадников. Он, оборачиваясь, пускал в них стрелы. Лишь одному из преследователей удалось настигнуть Андрея. Андрей слышал позади храп чужого коня, посапывание самого всадника. Вот-вот на него обрушится сабельный удар. Надо было уловить этот миг и увернуться. Когда сабля свистнула возле его уха, он круто повернулся и, бешено скосоротясь, кончиком сабли достал-таки плеча ворога.
Через несколько дней, проезжая через Рязанскую землю, Андрей был задержан на одной из застав и сопровожден в Переяславль Рязанский. Его захотел увидеть и выслушать сам князь, после чего, получив от Олега в подарок запасного коня, он отправился на Москву. Весть о Мамаевом приближении, доставленная в Москву накануне Епифаном, теперь была подтверждена ещё и своим воеводой.
Глава десятая. Манит Москва
Мастер монетных дел Федот, приставленный к монетному двору самим князем, обзавелся своим домом, хозяйством и жил со своим семейством — женой Варей и четырьмя детьми — безбедно. Однако до него давно доходили слухи, что люди, знающие какое-нибудь ремесло, особенно монетное дело, куда богаче живут в Москве, нежели в Переяславле Рязанском. Не то чтобы Федот помышлял о переселении в Москву — нет, этого до поры до времени в его мыслях не было, но разговоры о зажиточности московских ремесленников, о богатых тамошних торгах, где легко распродаются изделия мастеров, его интересовали.
Особенно запал в его память рассказ о Москве купца Колдомая. Приехал тот как-то на монетный двор в крытой повозке, сопровождаемой четырьмя вооруженными всадниками, деловито бросил легкий поклонец чревастому дьяку, собиравшему с заказчиков плату за чекан монет и княжеский налог, и своим слугам велел извлечь из повозки ларец. В ларце том было серебро. Дьяк сам взвесил на безмене серебро, но смошенничал — сместил ремешок на черном рычаге с желтой медной отметины. Колдомай, возмутясь, даже и спорить не стал — велел слугам отнести ларец обратно в возок. Дьяк затрусил за слугами, ухватился за ларь, как за свой собственный, и решительно заявил, что он перевесит серебро: вышла ошибка. 'Ишь, чего надумал — в Москву! ворчал дьяк. — Пошлины платить московской казне!'
Федот стоял в дверях мастерской и наблюдал. Когда слуги понесли ларь в мастерскую, он подошел к усмехающемуся купцу Колдомаю, поклонился ему и спросил:
— А что — в Москве добрый монетный двор? Не приходилось там бывать?
Купец охотно ответил, что бывал на тамошнем монетном дворе. По его словам выходило, что московский монетный двор куда больше рязанского и что от заказчиков там нет отбоя. А те, кто переселяется в Москву из других земель и заводит свое дело, не облагаются налогами в течение пяти лет. И потому там ремесла в расцвете.
