красок и композиции, а также рисованием карикатур для мелких местных газет.
Из вместительной сумки, висевшей у нее на плече, дама выложила на стол папку со своими последними работами и показала, как она изобразила Рудольфо.
Но для Фабиана гораздо важнее, чем папка с произведениями искусства, был большой термос, который она вытащила из сумки. В нем была горячая вода. Рядом она поставила банку среднего размера с растворимым кофе и две поменьше с порошковыми сливками и сахаром, три средней величины булочки, сыр и масло.
“Я подумала, где же вы в чужом городе... — произнесла госпожа Рутть. — Вы там и в Эстонии... Мне подруга писала, какие у вас зарплаты... Ешьте, — махнула она рукой. — Все голодные эстонцы...”
“Это очень проницательно и благородно с вашей стороны”, — сказал Рудольфо, и остальные тоже что- то пробормотали в знак благодарности.
“Ешьте и пейте, — повторила Рутть Ныммелийватеэ. — Все голодные эстонцы...”
У нее навернулись слезы, и она скрылась в спальне Рудольфо.
Они дружно вздохнули и с аппетитом принялись за еду, пока от нее не остались только крошки.
“Я завтра снова приду”, — сказала умиленная госпожа Рутть при расставании.
Теперь они гораздо бодрее могли встретить свой новый день.
Они строятся
В одиннадцать часов их должен был принять руководитель сектора стран бывшего Советского Союза канцелярии иностранных дел мистер Стулпо.
“У тебя сегодня свободный день, — сказал Рудольфо Орвелу. Сходи на Арлингтонское кладбище. Там похоронен Джон Кеннеди. И поразмышляй хорошенько над его могилой”.
Остальные сели в такси, которое вызвал Екабс.
Канцелярия располагалась за железными воротами в зелени сада. При входе с них сделали моментальные снимки, и прикрепили к груди в пластиковой карточке с подписью “Visitor”.
Мистер Стулпо оказался человеком маленького роста, на редкость неприметной внешности, с ухоженными густыми волосами. Он вежливо попросил их сесть и выслушал с вниманием хорошо воспитанного человека, время от времени направляя на них взгляд из-за круглых стекол очков.
“Мы не можем развивать свою экономику, пока не станем субъектом международных отношений, — говорил Рудольфо. — Мы не можем заключать никаких договоров ни по займам, ни по обороне. Без регистрации нашей независимости, то есть признания ее de facto, потому что de jure практически ничего не стоит — простите за прямоту, ибо у нас за плечами пятидесятилетний опыт — без этого признания на самых представительных форумах не может быть и речи об интеграции Эстонии в мировое сообщество”.
Мистер Стулпо потер руки и ответил:
“Если бы это зависело от нас, мы бы, разумеется, зарегистрировали вашу независимость немедленно. Но мы подчиняемся президенту и правительству”.
“И все-таки, — произнес Рудольфо. — Вы имеете большое влияние на страны НАТО. Бывшие соцстраны тоже — „за“. Мы также можем быть уверены в северных странах. Финляндия колеблется и проголосует нейтрально. Тогда „против“ останется только Союз Независимых Государств. И Россия не посмеет возразить, поскольку побоится оказаться в международной изоляции”.
Этот разумный и смелый ход мысли оказался неожиданным для мистера Стулпо. Он засомневался и помедлил с ответом. Конечно, он понимал, что никаких принципиальных возражений он не может предъявить Рудольфо. Вопрос заключался только в дипломатии. А не зайдет ли этот политик из неизвестного маленького государства слишком далеко и не испортит ли игру? В таких делах есть своя особая очередность.
И потому он спросил: “А если русские будут все-таки против, то есть ли смысл тратить время всех руководителей делегаций сейчас, до встречи в верхах?”
“Поэтому мы и обращаемся к вам за поддержкой, — сказал Рудольфо с мягкой улыбкой. — Если бы вы нас зарегистрировали, мы бы знали, как поступить. Весь эстонский народ надеется на вас”.
“Я считаю, что от нашей беседы была польза обеим сторонам”, — улыбнулся мистер Стулпо и на прощание пожал им руки.
Когда они оказались по ту сторону железных ворот, Рудольфо глубоко вздохнул:
“Ну и деятель! Такой, что если и захочешь положить его на ладонь и посмотреть, что он собой представляет, он непременно просочится сквозь пальцы, так что и следа не останется. Но совершенный профессионал. По всем признакам видно, что он умеет держать нос по ветру и наверняка сделает в нашу сторону полтора шага”.
Затем они встретились с представителями Фонда Линкольна в Центре Арчи Гудвина. Встреча состоялась в форме делового обеда. Участвовали только мужчины. Человек двадцать, молодых и среднего возраста, сидели за обеденным столом на двадцать восьмом этаже. Из резных шкафов красного дерева достали фарфоровый сервиз и расставили его на огромном круглом столе, на тарелках были изображены зеленые и золотистые вишневые ветки, кельнеры стали сервировать в качестве закуски маленьких раков и спаржу, к которым полагалось розовое вино. Фабиан был растерян и сгрыз первого рака вместе с панцирем.
Затем председатель принимающей стороны произнес приветственную речь, в которой подчеркнул необходимость деловых связей между их страной и Эстонией.
Он выразил надежду, что в Эстонии вскоре начнет действовать по-настоящему честная рыночная экономика, которая приведет к росту благосостояния всех членов общества.
Речь выслушали с профессиональным безразличием и похлопали из чувства долга.
После десерта с ответной речью выступил Рудольфо. Он отметил, как важно Эстонии интегрироваться в свободный мир, включиться в Мировую Схему.
“Для этого нам нужно стать субъектом международного права, для чего неизбежной предпосылкой является регистрация независимости Эстонии со стороны вашего государства”.
Фабиан уже привык, что везде, куда бы они ни ходили, шеф произносил более или менее одни и те же слова.
Рудольфо похлопали немного более оживленно, на гипсовых лицах слушателей появились трещины улыбок — видимо, потому, что, хотя Рудольфо не представил свою речь в форме танцевальной драмы (его ноги оставались в неподвижности), он довольно выразительно использовал пластику пальцев по примеру школы катахали. Они, как известно, знают четыре тысячи положений рук и пальцев, с помощью которых можно передать весьма сложные сюжеты (в обычном балете число положений рук всего около ста). Конечно, шеф не знал все четыре тысячи положений, и все-таки жестикулировал он очень выразительно, используя при этом пластику каждого глазного яблока и бровей.
Никаких обещаний за этим обедом не было дано и договоров не было подписано.
“Нам нужно спешить”, — произнес шеф, глядя на часы, когда они вышли на улицу. Взмахом руки он подозвал такси. Они проехали по центру города около трех километров, пока не оказались возле массивного здания серо-бежевого цвета.
“Здесь работают члены парламента, — объяснил шеф. — Благодаря нашим друзьям мы сможем встретиться с некоторыми из них”.
Они зашли в первую контору. Секретарь сообщил, что сенатор Пазолини ждет их. Пазолини оказался человеком приятной внешности, слегка напоминавшим актера Мастроянни, с серебристыми волосами и большими карими глазами, немного склонным к полноте и все же весьма хорошо сложенным.
Разговор был конкретным. Из чего следовало, что они имели дело с опытным и дальновидным политиком.
“Совершенно ясно, в каком направлении движется история, — говорил Пазолини. — Если сейчас
