расслышал. Видимо, вопрос был неуместный, и Рудольфо не стал его повторять.
Но когда он взглянул на раковину, то занервничал.
“По крайней мере, полотенце должно быть у каждого свое, — потребовал он. — Поверьте, даже в Восточной Европе...”
“Это можно, — тихо согласился представитель Балтийского Воззвания. Он открыл дверь и позвал: — Мадам Бовари, не принесете ли вы нам еще два полотенца!”
Затем он снова обратился к эстонцам:
“Положение отнюдь не розовое. Русские устроили активную контрпропаганду. Поэтому возникает вопрос: решатся ли устроители пустить нас в зал? Мы должны быть ко всему готовы и свои шаги обязательно координировать”.
“Не беспокойтесь, — произнес Рудольфо. — Мы непременно их скоординируем”.
“Ничего страшного, — улыбнулся он весело, когда Михевс ушел. — Не будем же мы тут жить вечно”.
И словно в подтверждение его слов к ним постучали и толстая усатая женщина протянула в дверь два совершенно чистых полотенца.
Бойкот
Они стояли в ста метрах от главного здания и рассматривали грандиозное строение.
“Этот дом такой огромный, что если бы эстонцы устроились тут пять лет назад, то русские только сейчас об этом узнали бы, — предположил Рудольфо. — Чрезвычайно интересно, почему никто не попробовал это сделать!”
Перед зданием была палатка, где разместился организационный комитет. Рудольфо приподнял входной полог и проскользнул внутрь. Он вышел немного бледный и сказал, что его подозрения подтвердились, потому что их нагрудные значки, по которым пропускали в здание, не обнаружили.
Тут появился запыхавшийся Михевс и сообщил, что официально их все-таки не принимают.
“В таком случае я буду присутствовать там в том же статусе, что и Генеральный секретарь ООН, — сказал Рудольфо. — У него тоже нет персонального приглашения”.
Екабса отправили в отель, чтобы он там незамедлительно начал составлять для общественности Эстонской Республики пресс-сообщение стран-участниц совещания.
В этот день их так и не пустили на совещание, заявив, что их вопрос обсуждается.
Рудольфо беспрерывно звонил, и Фабиан уже не мог отличить, когда он говорит по делу, а когда болтает просто так. Их было пять человек в крошечной комнате. Рудольфо курил “Марию Манчини”, Орвел смолил “Казбек”. Он был бодр и свеж — казалось, командировка ему вполне по нутру. Он чувствовал себя в какой-то степени как в старые времена, когда “сверху” не поступало никаких распоряжений. Он-то был ни в чем не виноват.
Екабс лежал на покрывале с маленьким, взятым напрокат “Колибри”, на котором он печатал пресс- сообщение на родину в связи с тем, что их не пустили в зал.
Чувства Фабиана были притупленными. Его больше не удивляло, что они просто стоят рядом, как пионеры возле Вечного огня. Более того, ему уже казалось, что это единственно мыслимая форма работы. Андерсон, казалось, на все махнул рукой и чахнул на глазах.
После обеда Рудольфо предоставил их самим себе и велел дежурить у телефона. Они по очереди ходили есть в Макдоналдс. Орвел пошел искать улицу, где собирались проститутки.
Вернувшийся вечером Рудольфо сообщил, что встретился с подругой жены президента этой страны. Эту встречу устроил его старый знакомый с Сааремаа, эмерит-профессор Рейнсоо, который был знаком с этой подругой. Муж подруги, ветеран войны в Алжире, полковник в отставке, услышав, как обращаются с эстонцами, латышами и литовцами, зарыдал и сказал: “Мы вас продали русским”.
Рудольфо, по-видимому, вложил в эту встречу много магнетизма, потому что вечером он снова насвистывал “Марсельезу”, что было признаком крайней усталости. Он стоял у окна и смотрел в ночь.
Казачок
На следующий день они снова отправились к палатке, чтобы узнать, не произошли ли в процессе какие-нибудь сдвиги. Рудольфо вернулся с оживленным видом и сообщил, что устроители хотят с ними побеседовать. Он пригласил Андерсона пойти вместе с ним, а остальным велел подождать.
Пока они отсутствовали, Фабиан и Екабс выпили в ближайшем кафе ordinaire.
Через полчаса Рудольфо и Андерсон вышли из главного здания. Шеф был на редкость немногословен. По Андерсону было видно, что ему не терпится поделиться новостями, но, вероятно, он понимал, что ему не годится сообщать их первым.
Только когда они вышли на улицу и сели на скамейку, Рудольфо заговорил. В коридорной дипломатии родился компромисс.
“Да, мы можем там участвовать, — произнес он наконец. — Но при одном условии. Они хотят, чтобы я с русским послом сплясал перед Главной Ассамблеей казачок. И потом мы вместе должны воскликнуть, что Россия и Эстония — друзья!”
“Ой-ой-ой, — озабоченно покачал головой Орвел. — А вы хоть умеете танцевать казачок?”
“Разумеется, — ответил шеф небрежно. — Я научился этому еще мальчишкой, когда наша семья в Сибири жила. Этому великолепному танцу научил меня начальник местного особого отдела, который постоянно ходил к моей матери в гости, в надежде что-нибудь разнюхать о связи моего отца с израильской разведкой”.
“Это черт знает что, — возмущался Екабс. — Почему именно казачок? Почему вы вместе не могли бы станцевать, например, каэраяан? Или оба танца по очереди? А еще лучше рейнскую польку, энглиску или падеспань, потому что это было бы нейтрально?”
“Да, — вздохнул шеф. — Русские утверждают, что каэраяан слишком трудно разучить. И наши друзья, сильные мира сего, дали недвусмысленно понять, что мы должны учитывать реально сложившуюся ситуацию в мировой танцевальной практике”.
После обеда Фабиан, Екабс, Андерсон и Орвел тихонько проскользнули в зал Главной Ассамблеи на балкон прямо под кабинами переводчиков и наблюдали представление в качестве зрителей. Рудольфо блестяще справился с казачком. Он танцевал с улыбкой, изображал “веревочку”, “гармошку”, плясал вприсядку и прихлопывал рукой по подошве.
То же самое делали руководители Латвийской и Литовской миссий, хотя скорее символически, ведь они не были профессиональными танцорами, а прежде всего — борцами за свободу.
Поскольку в тот же день был национальный праздник Латвии, то их представительство организовало перед прощальным банкетом небольшой прием, куда, естественно, пригласили эстонцев и литовцев. Латыши, между прочим, жили с ними в одном отеле, но для приема арендовали помещение в местной библиотеке. Там был и граммофон. Для начала хрупкая девушка сыграла на скрипке латышский гимн. Затем произносили речи и пели веселые песни. Рудольфо и Фабиан, Екабс и Орвел спели первый куплет из латышской народной песни “Петушок”, единственное, что они знали. Андерсон не знал и этого, потому что был молод, в его школьном песеннике уже не было таких песен. Но звучный баритон шефа разносился далеко вокруг:
“Утром, когда солнышко золотит лужок, будит меня песенкой петушок. Ты меня пораньше, петушок, буди, громче свою песенку заводи!”
Теперь все видели, в том числе присутствующие здесь иностранные наблюдатели, что государства Балтии действительно образовали единый крепкий блок.
Новые выводы
Благодаря героическому танцу Рудольфо им разрешили присутствовать на общих дискуссиях и
