Классическая русская литература в свете Христовой правды

голос. К таким, прежде всего, относится Александр Яшин, отчасти и Ярослав Смеляков. Во время войны по- настоящему приобретает голос Борис Слуцкий; он, действительно, “родом из войны”, что ли, и потом, после войны тоже начнет опадать, сникать и уходить.

Борис Слуцкий.

Старух было много, стариков было мало.

То, что гнуло старух, стариков ломало.

Старики умирали, хватаясь за сердце,

А старухи, рванув гардеробные дверцы,

Доставали костюм выходной, суконный,

Покупали гроб дорогой, дубовый

И глядели в последний, как лежит законный,

Прижимая лацкан рукой пудовой.

Здесь опять то, что Солженицын называл “правда довеском”; если прижимают лацкан рукой пудовой, это значит, что руки успели сложить человеку крест на крест.

Постепенно образовались квартиры,

А потом из них слепили кварталы,

Где одни старухи молитвы твердили,

Боялись воров, о смерти болтали.

Они болтали о смерти, словно

Она с ними чай пила ежедневно,

Такая же тощая, как Анна Петровна,

Такая же грустная, как Марья Андревна.

Вставали рано, словно матросы,

И долго, тёмные, словно индусы,

Чесали гребнем редкие косы,

Катали в пальцах старые бусы;

Ложились рано, словно солдаты,

А спать - не спали долго, долго,

Катая в мыслях какие-то даты,

Какие-то вехи любви и долга.

И вся их длинная, вся горевая,

Вся их радостная, вся трудовая -

Вставала в звонах ночного трамвая,

На миг бессонницы не прерывая.

Самое любопытное, что слово “жизнь” он сумел избегнуть, но и так ясно о чём идёт речь: вся горевая, длинная, радостная и вся трудовая.

После войны на страницах журналов появилось много авторов и, например,

Александр Яшин.

Александр Яшин – ровесник ныне здравствующего (†2003 г.) митрополита Антония Блюма; он 1913 года рождения. Перед призывом на фронт он всё ещё ходил в молодых и так как он из вологодской деревни (где и завещал похоронить себя), то в это время не успел закончить даже литературного института. В Литературный институт он попал уже как фронтовик, то есть без экзаменов (как, между прочим, и Друнина). После института ему крупно повезёт: он женится на болгарке Злате Юрьевне, которая на всю жизнь останется при нём нянькой.

Лучшие стихи Яшина - тоже 50-х годов, но в отличие от Ольги Берггольц, они все идут отзвуком: отзвуком войны, отзвуком пережитых страданий.

Я встретил женщину. Была она

Почти стара

И так измождена,

Что я смотрел – смущен и поражен,

Ведь я когда-то был в нее влюблён.

Усталая, она не шла – брела.

А уж какою сильною слыла,

Каким цветком росла среди полей,

Какие парни бегали за ней!

Мне стало жаль ее, любовь мою;

“Узнала ль?” – спрашиваю.

Признаю. Как не признать!

И голову склоня,

Участливо взглянула на меня.

Теперь уж что! – былого не вернёшь.

А хоть сказал бы – какого живёшь?

Был на войне-то? Был.

Вишь, уцелел.

Но до чего ж ты, милый, постарел.

Это вот – стихотворная зарисовка; и, вообще, Яшин вошел в историю именно как мастер зарисовок. У него бывает зарисовка с моралью, что ли, но всё равно, не более как зарисовка.

Мне с отчимом невесело жилось,

Но всё же он меня растил. И оттого

Порой жалею, что не довелось

Хоть чем-нибудь порадовать его.

Когда он слёг и тихо умирал, -

Рассказывает мать, - день ото дня

Всё чаще вспоминал меня и ждал:

Вот Шурку бы, уж он бы спас меня.

Бездомной бабушке в селе родном

Я говорил, мол, так ее люблю,

Что подрасту и сам срублю ей дом;

Дров наготовлю, хлеба воз куплю.

Мечтал о многом, много обещал…

В блокаде ленинградской старика

От смерти б спас, да на день опоздал;

И дня того не возвратят века.

Теперь прошел я тысячу дорог,

Купить воз хлеба, дом срубить бы мог:

Нет отчима и бабка умерла…

Спешите делать добрые дела!

Это как раз – зарисовка с моралью.

Яшин скончается в 1968 году, то есть ему едва-едва исполнится 55 лет. Но, так как большинства героев уже нет в живых, то, рассматривая судьбы героев, мы рассматриваем всё, как сложивший портрет эпохи; это свидетельство уже сложившегося советского менталитета, который сложится окончательно только после войны. Потому что до войны всё люди ждали: что, вот, может, переждём; может, всё сразу не устраивается; может, лет 10, ну 25; ну, вот, война; вот она пройдёт и, наконец, всё-таки можно будет дышать.

Когда дышать нечем, то начинается камуфляж, начинается разменивание на подобие свободы, уже, так сказать, не в нормальной жизни, а подобие свободы в жизни-выдумке.

Такой поиск подобия свободы, спустя несколько лет, в своих записках Иоанн Шаховской заметит, что – чем привлекателен грех? А тем, что он тоже вне законничества, он как бы “вроде благодати”.

Где-то в 60-м году вдруг Яшин решил пережить четвёртую молодость. Если человек 13-го года