рождения, то в 60-м году ему 47 лет, но у всех перед глазами прецедент Тютчева – история с Денисьевой началась, когда Тютчеву было тоже 47 лет.
А тут подвернулась тоже поэтесса - Вероника Тушнова. Вероника Тушнова – это поэтесса (поэт – это для нее сильно сказано, поэтому поэтесса). Это то, о чём говорил Блок в отношении Ахматовой, что она всегда пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом.
Это, так называемая, “бабья поэзия” и ее вершина – Ахматова; второе звено – Вероника Тушнова; третье звено в этом же роде – Бэлла Ахмадулина, ныне здравствующая Изабелла Ахатовна.
Вероника Тушнова:
И вот тянется эта портянка из пяти строф и кончается так:
Видно, что, конечно, кое-что умеет, оксюморонное сочетание, например.
Как писал Островский – не в свои сани не садись. Она на самом деле из другого социума: дочь профессора?медика (академика); закончила 1-й Медицинский институт; она 20-го года рождения, но благодаря связям отца, на фронт ее не забрали.
После войны Тушнова начала пописывать стишки и старалась всякий раз их пристроить; и так и вошла в нарождающуюся послевоенную богему. Началось: одна какая-то полу история, потом вторая и уже к 40-ка годам начинается история с Яшиным.
Для Яшина история началась, когда всё в доме есть: преданная жена, четверо детей (две дочери, два сына); какие-то стихи, которые надо было каждый раз просунуть - даже и для известных поэтов; потому что не просовывать могли только Шолохов, да Твардовский, да Пастернак (пользовались личным покровительством товарища Сталина), а все остальные шли по второму и по третьему разбору.
К 60-му году все такие писатели стали выдыхаться. Поэтому за неимением настоящего дыхания в истинной жизни, они пытались его создать себе в жизни ложной.
Яшин уходит из семьи; и для семьи и, особенно, для взрослеющих детей - это было таким неожиданным предательством, что его старший сын Александр застрелился. После этого вся эта окололитературная публика стала смотреть на Веронику Тушнову соответствующими глазами, а та – хорохорилась, и храбрилась, и говорила, что я, мол, не боюсь.
В 1962 году у Вероники Тушновой открылся рак, и в 1962 году она выпевает свою лебединую песню, которую назвала “Сто часов счастья”; в 1964 году умерла. Яшин в “Литературке” поместил очерк “Памяти друга”, а в 1968 году и сам умер. Жена и дети Яшина похоронили его в Вологодской земле. (Младший сын Яшина Михаил женился на русской эмигрантке второго поколения и переехал в Париж).
Если уж и заканчивать этот период, то лучше вспомнить известные строки Ольги Берггольц:
Действительно, в этом загробном мире им досталось молчать. И этот
Вторая часть нашей беседы будет посвящена зарубежной нашей литературе, где тоже наступает поляризация, то есть, и Зарубежье и отечество - каждый начинает заниматься своим.
Несколько слов о жизни Зарубежья в 40-е годы, когда война перекинулась на территорию России. Взрыв патриотического воодушевления охватил там всех, за редким?редким исключением. Но даже такие люди, как Шмелёв и Иван Ильин, были немедленно задвинуты на самую периферию; если уж сам Деникин бросался буквально от чиновника к чиновнику, а уж первые месяцы он прямо твердил – “спасайте Россию, мерзавцы, потому что без нее вам тоже крышка”.
На этом патриотическом воодушевлении русская эмиграция вступала во французское движение сопротивления: тут не только мать Мария Скопцова и отец Димитрий Клепинин, или тот же Антоний Блюм, а многие другие. Все эти годы: 1942, когда прошел Сталинград; 1943, когда прошла Курская дуга; 1944, когда уже перешли границу – это всё была своеобразная эйфория. А уж когда победили, да взяли Берлин – ну, куда там!
Куприн до победы не дожил, а его дочь, довоенная звезда Киса Куприна (Ксения) - даже она распустила красную шерстяную юбку, подвесила ее на палку от половой щётки и вывесила из окна. То есть, красные флаги вывешивают все. Ещё до этого, когда у них был вечер памяти патриарха Сергия, где присутствовали такие люди, как Лосский, как Бунинская жена Вера Николаевна и так далее, - тон задавал Бердяев, который, прежде всего, в своей речи сразу заявил, что ложь, что Россию можно унести в кармане, нет другой России, кроме той, которая расположена на территории СССР.
Конец 1945 – начало 1946 года: пытается перейти в юрисдикцию Московского Патриархата митрополит Евлогий вместе со всей своей паствой. Идут переговоры, посещает советское посольство во Франции (пожилые сотрудницы берут у него благословение). Через некоторое время приезжает Николай Ярушевич: участвует во всех собраниях, посещает и Богословский институт. Хотя, уже начиная с 1946 года, это воодушевление начинает спадать.
За границей все еще живут мечтой, что существует еще катакомбная церковь, что настоящие священники в России бродячие. Но русская эмиграция и в этом отношении остается на пол?пути; такие люди как Бальмонт и Мережковский 1945 года не пережили, еще жива Зинаида Гиппиус.
Дальше начинается второе расслоение. Во-первых, очень сильно падает численность парижской эмиграции. А на самом деле, всё?таки идейный центр эмиграции – Париж.
Такие люди как Георгий Флоровский, Федотов направляют свои стопы в Америку. А другие наоборот; священники Всеволод Шпиллер, Борис Старк, миряне - Никита Толстой; когда-то духовные дети митрополита Евлогия, которые по его благословению движутся назад к возвращению (и некоторые из младороссов).
Эта волна возвращенчества была настолько сильна, именно как поток, что Набоков почувствовал противостоять ей. Поэтому с конца 1945 – начало 1946 года появляются известные стихи:
Несмотря на несколько ходульный пафос, тем не менее, прорывается и некоторая особая искренность.
В 1946 году Деникин, долго колебавшийся между Москвой и Америкой, всё?таки отправляется в Америку; в последние годы его опекает та же самая Софья Владимировна Панина, которая когда-то опекала Льва Толстого.
Иоанн Шаховской еще до разделения Германии на Зоны ухитряется переехать в Америку, получив аккредитив от известного конструктора Игоря Ивановича Сикорского (то есть по частному приглашению).
