оказался жертвой. Как это понимать, было неясно. Он так здорово подходил!…
– Что все это значит? – назойливо спрашивала Люцина. – Может, он свалился туда случайно?
– Он был не один, – пробормотал Марек. – С каким-то человеком.
– Следующая жертва, защищаясь, его спихнула, – выдвинула я предположение, пытаясь сохранить концепцию.
– А родственников и обвиняемых больше нет, – неуверенно заметила тётя Ядя.
Люцина холодно посмотрела на неё:
– Могло случиться и так, что преступление совершил кто-то не из нашей семьи. Бывали и такие случаи…
Моя мамуся подавила возникающий скандал в зародыше:
– Ну, и что там внутри? – нетерпеливо спросила она, заглядывая в колодец. – Они сказали, зачем туда лезли? Что там?
– Остатки наследства от вашей бабушки, – загробным голосом ответил Марек.
– Как это, остатки?..
– Мизерные остатки, надо заметить…
– На секунду все онемели, зато потом все вместе обрели голос и способность двигаться. Не существовало теперь такой силы, которая смогла бы удержать нас от штурма колодца. Михал Ольшевский свалился внутрь вниз головой, но к счастью успел зацепиться за лестницу, и мы смогли его вытащить. Разъярённая Люцина обзывала нас дебилами, недотёпами и растяпами, которые не способны спуститься в дурацкую яму. Моя мамуся требовала немедленного изучения дна, не обращая внимания на то, что на этом самом дне находятся работники милиции, и запихивала в колодец отца. Тереза ругала всех без разбора. В конце-концов, как-то удалось овладеть ситуацией и ознакомиться с трагическим состоянием дел.
На дне колодца лежал большой, окованный железом деревянный ящик. Труп гробовщика лежал на нем. Когда гробовщика достали, оказалось, что ящик разбит…
Клад имел такие размеры, что не помещался на дне в нормальном положении, а стоял торчком, на одном боку. Второй бок, верхний, был разбит. В замшелом дереве была пробита громадная дыра, через которую вытекло наше наследство. Преступник вытянул столько, сколько смог и сколько успел, оставив в глубине ящика только то, до чего не смог дотянуться, или то, что не пролезло в дыру. Мы тоже не смогли этого достать, пришлось ждать, пока извлекут ящик.
Милиция и сама интересовалась находкой, поэтому ждать пришлось недолго. Михал Ольшевский, то бледнея, то краснея, с набожным восхищением приступил к выгребанию остатков из замшелого чудовища. Вокруг собралось как минимум двадцать человек, которые затаив дыхание всматривались в легендарное сокровище.
Дрожащими от волнения руками, Михал вытянул громадный семирожковый подсвечник, поднос размером с мельничное колесо, комплект столовых приборов, в котором ножи ничего не резали, ложкой можно было свалить буйвола, а вилками разбрасывать по полю навоз, часы в стиле рококо в отличном состоянии, которые хоть и не ходили, но имели целый циферблат и все стрелки, немного бижутерии, украшенную шкатулку, в которой лежал веер из настоящей слоновой кости, несколько монет из разных металлов и картину в когда-то золочёной раме. Несомненно, это был портрет прабабкиной бабушки, но невооружённым глазом этого различить было нельзя, пребывание в колодце не пошло картине на пользу. Последним, с самого дна, он вытянул плоский, длинный металлический ящичек. Некоторое время он возился с замком, а все остальные следили за его руками.
– Вот тебе твои триста жемчужин! – вдруг зло обратилась к Терезе Люцина.
– Вот именно, – съязвила Тереза. – Это достойно того петуха за одиннадцать гектаров…
– Подождите, а вдруг там колье… – показывая на Михала, просипела тётя Ядя.
– Какое колье?
– Не знаю. Бриллиантовое…
– Ха-ха! Скорее дедовский табак…
Михал наконец-то открыл ящик. Внутри не было ни колье ни табака, а только сложенная вчетверо бумажка. Он вынул её и расправил, бросив ящик.
– Копия списка, – пробормотал он. – С примечанием, кому отдать… Если что…
Тётя Ядя подняла брошенный ящичек и стала его рассматривать. Люцина злорадно захохотала:
– Я же говорила, кому как, а у нашей семьи с этим сокровищем получится, как у Заблоцкого с мылом. А вы думали, что триста жемчужин так вас и ждут! Вторые золотые прииски за шесть долларов!…
Обиженная Тереза пожала плечами и с достоинством покрутила пальцем у виска. Михал Ольшевский, внезапно ослабевший, уселся на кучу камней, и в отчаянии обхватил голову, не выпуская из рук бумаги.
– Боже!.. – стонал он. – О, боже!.. О, боже, мой!..
– Как это? – сказала моя мамуся с безграничным разочарованием. – Уже все? А где остальное?
– О, боже! – шёпотом выл Михал.
– Остальное забрали конкуренты, – объяснила я, не пытаясь скрыть разочарование. – Черт. А так хотелось посмотреть на этот бокал…
Сташек Бельский стоял над разбитым ящиком. Он пошевелился, посмотрел на Михала, на остатки сокровищ, ещё раз на Михала:
– Я этой сучке голову откручу, – произнёс он стиснув зубы.
Потом опомнился и поспешно добавил:
