обстановку. Но с этим возникли трудности. В доме старой перечницы было столько окон, что его непременно заметят, если он станет методично заглядывать в каждое из них. Разве что изучить окна с тылу, со стороны сада, где никого нет.
Дождавшись, когда каракатица выползла из дома и куда-то укатила, Соме перелез через забор, быстро юркнул за дом и заглянул в первое окно. Вот вам, пожалуйста, и лестница! Он переместился к другому окну. А вот и камин! Очень хорошо, можно организовать пожар. Хотя нет, пол перед камином покрыт железным листом, а занавески и шторы далековато.
Внезапно со стороны калитки донесся какой-то шум. Соме осторожно выглянул за угол. Какие-то люди втаскивали на участок два тяжелых ящика. Да они направляются в сад, как раз в его сторону! Пришлось спешно ретироваться.
Он продолжал обдумывать несчастный случай. Карга курит. А что, если она наглоталась снотворного и заснула в постели с сигаретой? Она водит машину. Устроить небольшую автокатастрофу, это он сумеет. Тормоза подпортить или рулевое управление… Но тогда нужно, чтобы машина вышла из строя, например, на трамвайных рельсах перед несущимся трамваем. В противном случае что ей стоит всего-навсего покалечиться.
Конечно, проще всего было бы застрелить эту обузу – когда она вечерами кормит свою кошачью свору. Но тогда какой же это несчастный случай?
Когда Соме в очередной раз приехал к дому, ведьма исчезла. Там теперь проживала Малгожата Конопацкая.
Что ж, похоже, надо переходить к решительным действиям.
Инспектору Рейкеевагену удалось поймать Мейера ван Вейна, когда тот вернулся наконец из своих служебных поездок. Он вызвал… нет, пригласил адвоката для дачи показаний.
Начал с того, что очень вежливо поинтересовался, знает ли он Наталью Штернер из Штутгарта. На что подозреваемый ответил не сразу. Помолчал, вздохнул и заговорил:
– Что ж, у каждого из нас найдется что скрывать. Знакомство с этой дамой никоим образом не связано с преступлением, это мое сугубо личное дело, и я счел себя вправе умолчать о нем. Вижу, однако, что для вас, инспектор, этот момент моей биографии представляет какую-то ценность. И хотя меня он компрометирует, скрывать я ничего не стану. Да, мы знакомы.
Инспектор не стал спрашивать, почему ван Вейн не внес эту даму в список своих знакомых. Причина была яснее ясного.
– В таком случае прошу вас сообщить следствию, кто такой Герхард Торн, гражданин Швеции, – еще вежливей поинтересовался инспектор.
Ван Вейн вздохнул и с обезоруживающей искренностью признался:
– Понятия не имею. Полагаю, живет на свете такой человек, поскольку мне как-то довелось мельком видеть его визитную карточку. И имя застряло в памяти. Инспектор, неужели я в самом деле вынужден исповедаться полиции в маленьких тайнах своей личной жизни? Но меньше всего мне хотелось бы, чтобы моя исповедь записывалась на магнитофон.
– Вы вправе позвонить своему адвокату.
– У меня нет ни малейшего желания еще и его приобщать к сугубо приватным вопросам. Не вижу необходимости. Я вправе отказаться отвечать вам, но мне хватает ума предвидеть последствия такого отказа… Позвольте подумать.
Следователь позволил, но совсем недолго, и после паузы напомнил, что расследует убийство. Что же касается личной жизни свидетелей, то не в привычках полиции разглашать ее, если она никак не связана с расследованием.
И ван Вейн поведал, что обладает очень странной чертой характера. А именно? Тяжело признаваться, но он… боится женщин. Не всех, нет, а таких… темпераментных, агрессивных, нахальных, которые присваивают тебя целиком, с потрохами, и распоряжаются тобой, как собственностью. Вот и познакомившись с Натальей, он почувствовал такую агрессивность, а потому представился чужим именем. Хотя как женщина она ему нравилась, и какое-то время они были близки. Какое время? Ну, несколько лет. И даже потом подружились, да-да, любовные отношения постепенно сменились чисто дружескими. Для Натальи Штернер он так и остался шведом Герхардом Торном. И он умоляет полицию не выводить его на чистую воду, иначе пострадает его доброе имя. Он ведь известный адвокат…
Инспектор понял, что знаменитый юрист просто-напросто трусливый бабник.
Тем не менее он еще долго мурыжил несчастного, заставляя вспоминать, когда, где и при каких обстоятельствах тот видел визитную карточку Герхарда Торна.
Ван Вейн изо всех сил напрягал память, но вспомнил лишь, что это было в каком-то многолюдном обществе, то ли на вернисаже, то ли на конференции, и точно до знакомства с Натальей Штернер. Должно быть, лет пять назад. Вот и все. Больше он ничего не помнит, в том числе и самого Торна. Возможно, его не видел вовсе. И его именем он воспользовался лишь однажды – при знакомстве с Натальей.
Инспектор Рейкееваген был само хладнокровие, хотя внутри у него все так и бушевало. Еще одна версия сгорела дотла. И инспектор принял решение. Пусть он и не любитель подобных мер, но ничего другого не остается…
– Ты где? – нервно спросила телефонная трубка голосом Мартуси.
– В Песках, – сообщила я в ответ чистую правду. В отличие от подруги я пребывала в состоянии благостном. – А что?
– Ну вот, еще дальше уехала от меня! Теперь с тобой уж точно только по телефону пообщаешься. Я не знаю, что делать!
– А что случилось? – все так же доброжелательно поинтересовалась я.
– Тут до меня по цепочке дошло… Знаешь, они все просто недоразвитые какие-то…
– Кто?
– Да все эти девчонки. Взять ту же Наталью из Штутгарта. Оказывается, все было наоборот, так почему сразу не сказать?
– Погоди. Успокойся. Мне надо сесть.
– А ты где? Знаю, в Песках, но где конкретно?
– Конкретно на пляже, и тут поблизости вижу бревно… Ну вот, хорошо, села, теперь и поговорить можем. Ой, сучковатое какое! Ну да ладно. Продолжай, но постарайся спокойно.
Я поудобнее устроилась на сосновом бревнышке, выброшенном морем. Какое все же это наслаждение – море! Волны лениво плескались у самых ног, северо-восточный ветер дул едва-едва. Если он сменится на южный, то на берег может нанести всякого янтарного мусора – водорослей, деревянной трухи, рыбьих останков и прочей гадости, в которой ненароком запутался кусочек янтаря. Я любовалась морем, но Мартусю слушала внимательно.
– Представь себе, – тараторила подруга, – эта кретинка только сейчас одумалась. Оказывается, это не она растрезвонила о машине Эвы Кузьминской. А этот ее швед вовсе никакой не швед! Хотя она и раньше про шведа догадывалась, потому что ее муж знает его, но совсем под другим именем. Но ей плевать, поскольку она его обожает. Подумаешь, имя сменил, значит, надо было. И про машину это не она ему сказала, а, наоборот, он ей! А на вечеринке одноклассниц она вспомнила его идею и пересказала Малге, которая как раз собиралась к Эве в Лондон. В общем, они теперь не могут решить, как поступить. Рассказывать полиции или не рассказывать!
– Думаю, Юрек-Вагон должен узнать об этом немедленно. Но ты лучше сама ему не звони, а то будешь тарахтеть, как сейчас, и он ни слова не поймет.
– Ну, знаешь! – возмутилась Мартуся. – Почему это не поймет? Ты не говорила, что он дурак.
– А он и не дурак.
– Ив чем тогда дело?
– Послушай, давай я попытаюсь толково изложить твою информацию. Разумеется, речь шла о машине Эвы, которая Томпкинс…
– А разве я не имею права на нервной почве позабыть, за кого она вышла замуж?
– Имеешь, имеешь. За Томпкинса она вышла. И когда Малга гостила у Эвы в Лондоне, они беседовали о любовнике Эвы, об их совместной поездке, и Малга посоветовала ей…
