минут пятнадцать все было кончено. Я отправилась в перевязочный пункт, демонстративно истекая кровью. Покрытые неровными слоями разбитой штукатурки кирпичи резали кожу рук, стирали её как рашпилем. В перчатках я могла бы проработать всю смену, теперь же вышла из строя на несколько дней. Тогда я ещё не знала, что идиотизм, с которым я столкнулась, был типичным.
Обязательно надо написать о кино тех лет. Естественно, вспоминаются «Запрещённые песенки». Шёл фильм в кинотеатре «Палладиум», который выглядел тогда совсем не так, как теперь. Чтобы попасть на фильм, нужно было проявить просто героические усилия. Теоретически просто требовалось постоять в очереди за билетами, но очередь эта тянулась далеко по Маршалковской, и стоять в ней можно было до посинения, до морковкина заговенья, до Судного дня и так далее, в общем, до конца своих дней. Мы разработали более действенный метод покупки билетов.
Заняли с Янкой место в хвосте, как положено, немного постояли и двинулись вдоль очереди к кинотеатру, изучая обстановку. Выяснилось, что неразбериха стоит страшная. Рядом с легальным хвостом тянулся приблудный, время от времени переплетаясь с легальным и ссорясь с ним. Каким-то образом мы затесались в пробку, образовавшуюся на границе легального и нелегального, и тут выяснилось, что мы уже стоим не на Маршалковской, а на Злотой, намного ближе к заветной кассе, но все ещё слишком далеко от неё.
Мы опять двинулись вдоль очереди, тут открыли дверь в вестибюль кинотеатра, где находилась касса, и началась буря над Азией. Наводить порядок среди жаждущих билетов двинулся милиционер, мы не раздумывая двинулись вслед за ним в пробиваемую им брешь, громко протестуя против хаоса и беспорядка. Милиционер довёл нас до самого кинотеатра, не ведая об этом, и принялся наводить порядок в очереди, пытаясь отделить легальных от нелегальных, стоявших от нестоявших. Формируя цепочку, он своими руками силой воткнул нас в эту цепочку, а потом мы уже сами прилагали все силы, чтобы нас оттуда не вытолкнули, вцепившись в соседей зубами и когтями. Перед кассой взволнованная толпа опять сбилась в бесформенную кучу, Янку оттёрли к стене, а меня силой протолкнул перед собой какой-то громила, которому я просто преграждала доступ к окошечку. Вытолкнуть меня было некуда. Деньги остались у Янки. Я с отчаянием оглянулась на подругу и увидела совершенно незабываемое зрелище. Янка влезла на какую-то лавку, стоящую у стены — растрёпанная, в распахнутом пальто с оторванными пуговицами, увидела меня у окошечка кассы, сложила руки, как для прыжка в воду, закрыла глаза и кинулась вниз на плотную массу человеческих голов. У окошечка ей удалось принять вертикальное положение. Вот каким образом мы попали на «Запрещённые песенки», потратив на стояние в очереди всего один день.
И такие сцены повторялись каждый раз, когда мы хотели попасть в кино. Раз моя мать принимала личное участие в сносе дверей кинотеатра «Полония», а Тересу чуть не задушили насмерть, когда она пыталась приобрести билеты на «Пышку». Посиневшую и не стоявшую уже на ногах, я с трудом втащила её в фойе. Помню, что на «Комедиантов» я пошла в шляпе матери, чтобы казаться старше, потому что детей до восемнадцати лет не пускали.
В гимназии мы были последним классом, где ещё обязательными были уроки религии, и на этом уроке я позволила себе «выстрелить» большим бумажным пакетом. Не знаю, откуда он взялся. Надув его, я изо всей силы хлопнула по пакету. Оглушительный выстрел раздался как раз в тот момент, когда ксёндз входил в класс.
Остановившись, словно громом поражённый, ксёндз какое-то время не мог произнести ни слова, лишь беззвучно шевелил губами. Придя в себя, этот добрый и вежливый человек спросил суровым голосом:
— Пусть немедленно признается та, которая учинила это безобразие, иначе весь класс получит двойки по поведению!
Естественно, я тут же встала. Не столько из благородства, сколько из любопытства. Хотелось знать, что же теперь будет.
Ксёндз вновь окаменел, а потом произнёс охрипшим от эмоций голосом:
— За четверть ты получишь четвёрку по религии. Четвёрка по религии, так же, как и четвёрка в
четверти за поведение, были отметками, от которых волосы вставали дыбом. Намного лучше было получить единицу по любому другому предмету. До конца четверти было ещё много времени, ксёндз отошёл и все-таки вывел мне пятёрку, свою слабохарактерность оправдывая тем, что я добровольно и сразу же призналась в содеянном. Оказывается, это и в самом деле смягчающее вину обстоятельство.
Уроки мы с Янкой обычно делали вместе, у нас. Во-первых, рядом со школой, а во-вторых, никого дома нет: отец на работе, мать в гостях у родичей. Не могу припомнить, чтобы мы при этом обедали, видимо, жизнь и в самом деле вели спартанскую. И все-таки, сменив трехкомнатную квартиру с ванной в г.Бытоме на эту варшавскую конуру с замёрзшей канализацией, я была счастлива, ведь это Варшава. Как я её люблю, я поняла в те жуткие дни, когда мы с улиц Груйца в безмолвном отчаянии наблюдали зарево над горящей Варшавой.
В сорок седьмом отец продал наш земельный участок в деревне. В стране был принят закон, запрещающий горожанам иметь собственность ещё и в деревне. Человек должен жить или в деревне, или в городе, а не тут и там одновременно. Да и Тересе одной было не справиться с сельхозработами. Напоследок я побывала в нашем «поместье». Оказывается, местное население разворовало все: и сетку, окружающую участок, и беседку на нем, и даже сарай, разобрав по досточке. Зато сад разросся, и вот его было жаль. Но другого выхода не было, землю мы продали, отец мог, наконец, рассчитаться с ещё довоенными долгами, и осталось на покупку квартиры.
Это была не совсем покупка, просто покупать новые законы тоже запрещали, пришлось оформить как передачу нам квартиры её прежним владельцем-шапочником в счёт ремонта помещения. Счёт за ремонт составлял сорок тысяч злотых, отец заплатил двести тысяч, и все равно это была самая выгодная сделка в его жизни. Хотя квартира не была уж такой хорошей. Во-первых, она была коммунальной, во-вторых, стены комнат почему-то окрасили в яркий ультрамариновый цвет, от которого болели зубы. И в-третьих, на квартиру давно нацелился проживающий в том же доме адвокат, который собрался вывести нас на чистую воду и оттяпать квартиру.
Тут мне придётся немного отвлечься и поговорить на политические темы. В отличие от матери, отец положительно воспринял установившийся в Польше государственный строй и вступил в ПСП (Польскую Социалистическую Партию). Мать очень этого не одобряла. Как-то, когда мы ещё проживали в больничной одиночке, к нам в комнату без стука явился какой-то коллега отца по партии. Мать уже лежала в постели и читала книгу, я делала за столом уроки, отец тоже чем-то занимался. Бесцеремонный коллега, не постучав, не поздоровавшись, не извинившись, грубо обратился к отцу:
— Почему вас не было на собрании?
Отец открыл было рот, чтобы ответить, но взглянул на мать и не ответил. Я тоже взглянула. Она уже садилась в кровати, одновременно замахиваясь книгой. Очень характерный жест, мы с отцом прекрасно знали, что он означает.
Была у матери такая привычка — бросаться вещами. Всем, что под руку попадёт. С детства знакомая мне привычка. Помню, ещё в Груйце она свирепствует, а мы с отцом спешно стараемся убрать у неё из-под рук всевозможные предметы, лихорадочно перешёптываясь:
— Нет, это можно оставить, железное, не разобьётся.
Вот и теперь, не ответив коллеге, отец быстренько развернул его лицом к двери и вытолкал из комнаты. Книга ударилась о закрывшуюся дверь. Скандал разразился, когда вернулся отец, выпроводив своего невоспитанного коллегу.
Я унаследовала от матери эту черту. В конце концов, не швырнула бы я тогда в одноклассника чернильницу, если бы не дурной пример матери.
Не думайте, что я уклонилась в сторону без всякой уважительной причины. Нет, очень даже уважительная в связи с нашим переездом на новую квартиру. Переехали мы на Аллею Неподлеглости зимой, темнело рано. Меня оставили сторожить новую, ещё пустую квартиру, я не пошла в школу, сидела на подоконнике и смотрела в окно. После работы отец приехал с вещами, появились родичи и Янка, мы собирались устроить небольшой приём по случаю новоселья. Мать распаковывала у окна, где было ещё светло, большую коробку с пирожными. И тут в квартиру ворвался подстерегающий нас адвокат.
Ворвался с криком и начал скандалить. Поносил нас последними словами, называл мошенниками и преступниками, упирая главным образом на то обстоятельство, что в квартиру, где он собирался устроить свою контору, мы явились тайком, под покровом ночной темноты, пробираясь поодиночке. Адвокат
