Опасный возраст

— На тебя глупые карты идут, не знаю, как быть. Не годишься ты для гадания.

Коллегам я сказала правду:

— Слушайте, как ни раскину на нее карты, получается, умрет кто-то самый близкий. У нее только мать, больше никого нет. Что делать?

— Черт, — забеспокоились коллеги. — Ничего не говори ей. Глупости одни твои гадания.

А через три недели мать Алиции неожиданно умерла от сердца, Алиции не было дома, в общем, не буду вдаваться в подробности; сослуживцы довольно долго посматривали на меня косо. Потом прошло.

В «Блок» пришел на работу Лесь.

Пребывать с Лесем в одной комнате, сидеть за столом рядом и не написать о нем оказалось просто невозможно. В немногие минуты простоя брала я машинку у секретарши, пани Матильды, которую на самом деле звали Иоанна, и печатала за своим столиком, а коллектив стоял за моей спиной и покатывался. Лешек бросал подозрительные взгляды, в конце концов не выдержал, взял одну страницу и прочел фрагмент.

— Пасквиль какой-то! — откомментировал он с презрительным неодобрением и бросил страницу мне на доску.

Очень долго он надеялся, что книга никогда не появится — писала я с перерывами шесть лет, а по выходе книги изменил мнение. Ни с того ни с сего ему вдруг повезло, смог целиком заняться живописью, объездил весь мир и 'Леся ' повсюду возит за собой в качестве своего талисмана.

До «Леся» я писала, разумеется, мою вторую книгу «Подозреваются все!». Во вступлении сказана одна только правда, мы и в самом деле на работе носили голубые халаты, мужчины — бежевые, мой пояс и в самом деле висел на крючке в ванной, а глазами души я и вправду увидела сцену преступления. В моих творческих замыслах с самого начала участвовала вся мастерская. Столярека я предала смерти, потому как он меня разозлил: был должен три тысячи злотых, которые я выплатила за кредит, и увиливал от возврата денег. В ходе действия принимали участие все, так что Столярек наконец забеспокоился, напоминаний о деньгах не выдержал и заключил со мной соглашение. В нашей комнате при многочисленных трезвых и совершеннолетних свидетелях он встал на колени и объявил:

— Ладно, согласен на все, пани Иоанна, только оставьте меня пока в покое с долгом. Пожалуйста, пусть я буду вором, шантажистом, убийцей, жертвой, алкоголиком, бабником, кем хотите, умоляю только об одном! Не делайте меня педерастом!!!..

Порядок, тут я пошла на соглашение.

Долго не могла решить, кого сделать преступником, к счастью, меня чем-то рассердил Витек. Он тогда уже был руководителем и директором мастерской, а Гарлинский уехал в Швейцарию и остался там. За что рассердилась на Витека, не помню, но разговор наш протекал так:

— Погоди, Витюха, это тебе даром не пройдет. Отомщу.

Витек сперва пренебрег угрозой, позже забеспокоился. Прекрасно знал, чем я занимаюсь.

— Смотри, понапишешь черт те какой ерунды, не прощу, обращусь в суд!

Черт те какую ерунду я, конечно же, написала — этим и отомстила, однако на всякий случай в начале книги поместила оповещение: все, дескать, высосано из пальца. Витек пережил мое творение мужественно. Понятно, оскорбился на меня, но чувство юмора пришлось-таки ему проявить, обиду скрыл, а года два разговаривал со мной как бы нехотя.

А вот Анка никаких претензий не имела, хотя я впутала ее в роман со Збышеком, да она и так замуж за него собирались. Абсолютно добровольно, без всякого принуждения и с большим удовольствием все кровь леденящие драмы я навыдумывала, нежными «кисами» Збышек вовсе ее не именовал. А в действительности мы отлично отпраздновали ее свадьбу, пожалуй, я даже переусердствовала.

Венчание состоялось в костеле Святой Анны, собрались идти все, я пообещала явиться в наряде сногсшибательно элегантном. Как раз тогда сшила себе кашемировое платье — максидудочку в красные разводы, к нему длиннющий шарф из той же ткани с подкладкой из красного шелка. Вырядилась в платье, на ногах — красные стильные сандалии, на руках белые перчатки, на голове белая Люцинина панама с красными цветочками, та самая, в которой Люцина щеголяла во время восстания, отправившись за Збышеком на Садыбу. Сумочка тоже Люцинина, красно-белая, плоская, в стиле ансамбля.

В таком-то одеянии мчалась я вверх по Дольной пешком, как всегда ловила такси, остановилась частная машина с двумя типами.

— Пожалуйста, садитесь, куда прикажете? Такая нарядная женщина не должна ходить пешком!

Я с удовольствием воспользовалась предложением, довезли меня до Святой Анны, около костела ждал Весек. Вылетела из машины, естественно, панама свалилась, нахлобучила ее, а Весек зашелся от хохота.

— Чего ты? — огрызнулась я. — Плохо шляпу надела или что?

— Да нет, все в порядке, — с трудом выдавил Весек. — Я ожидал эффекта и НЕ ОШИБСЯ!

Меня тоже одолел приступ хохота. Пришлось нам отойти в сторонку, неприлично так вести себя у входа в святыню. Овладели мы собой только к середине обряда, вошли в костел, и не знаю уж, как случилось, но на молодых почти перестали обращать внимание. Все пялились на меня, а Весек чуть не задохнулся от смеха. Так вот, на такой фурор я отважилась лишь однажды, больше никогда так не одевалась, в довершение беды хваленый кашемир красился даже всухую. Вскоре я вся покраснела, включая нижнюю юбку и перчатки.

'Подозреваемые ' уже печатались, когда меня разыскал Фильм Польский в лице режиссера Яна Батория с предложением сделать фильм по 'Клину'. Сценарий писать сама я не решилась, тем более что Баторий видел все по-своему, писали мы вместе, в кафе «Гранд- отеля». У меня дома торчали дети и Войтек, у Батория шел ремонт, другого места не нашли, и не раз посетители за соседними столиками замолкали и бросали на нас полные ужаса взгляды… Из «Клина» получилось «Лекарство от любви». Ссорились мы с Баторием самозабвенно, оба прямо-таки кипели от ненависти, но он баталию выиграл — все же в фильме решает режиссер, а не автор, я понемногу сдавалась и свирепела, Баторий считал меня самой омерзительной бабой на свете, к тому же все время нашей работы у меня болел зуб. Я бегала к стоматологу, настоявшему на лечении канала, болело постоянно, каким чудом получилась у нас комедия, сама удивляюсь.

Войтек на все походы в «Гранд» реагировал по-своему. Само собой разумеется, у меня роман с Баторием. Исходя ядом и чертыхаясь, я сладким голосом допытывалась, где амурами занимаемся, под столиком или внизу, в уборной, если да, то в какой? В дамской или мужской? На конкретные вопросы не отвечал, скандалил изо дня в день, не уверена, не скандалила ли с Баторием какая-нибудь его актуальная дама сердца. Одно лишь могу утверждать: под дулом пистолета ни один из нас не согласился бы на любовные эксцессы, настолько мы друг другу осточертели. По окончании работы дикая ненависть, конечно же, утихла, и мы остались друзьями.

Войтека убедить ни в чем не удалось, дул в свою дуду, отстал лишь тогда, когда сценарий пошел на утверждение, а служебные встречи в «Гранде» прекратились. Развлечений Войтек по-прежнему доставлял много.

В один прекрасный день решил упоить Доната. Так просто, из любопытства: а что Донат станет вытворять по пьяной лавочке?

— Не забивай себе башку глупостями, — отреагировала я с ходу. — Донат строитель, ни черта у тебя не выйдет.

— Подумаешь, строитель, уж я постараюсь, — ответил Войтек.

Я предупредила Янку, она запекла двух жирных цыплят, и мы отправились к ним на бридж. Меня уже и саму разбирало любопытство, что получится. Войтека пьяным не видела никогда, мог выпить очень много, и плохо ему было, но с печенью, а что касается Доната, так у него допуск, по-моему, был вообще неограниченный. Начали играть, сделали перерыв, дабы подкрепиться цыплятами, и снова вернулись к игре.

Сколько выжрали водки, не имею понятия, хотя мы с Янкой на всякий случай не пили. Окончательный результат у мужчин оказался ничейный: Войтек мучился со своей печенью в ванной, а Донат один- одинешенек сидел за столом и упорно продолжал играть в бридж. Отсутствия партнеров просто не заметил,