Он наклонился и дружески чмокнул Грицак в щечку. Та мгновенно покрылась от удовольствия красными пятнами. Рита Гнучкина позеленела.
– Милый, – проворковала она, закатывая глаза и отводя Коровкина в сторону, цепко схватившись за рукав его куртки, – что-то меня тошнит. Может, это из-за переживаний о маменьке?
Миллионер Коровкин тут же всполошился.
– Конечно, конечно, – заволновался он, – я представляю, как ты страдаешь из-за мамы. И еще… Дорогая, ты случайно не беременна? – с надеждой прошептал он.
– Возможно, – выдохнула Марго.
– Сильно тошнит? – продолжал Коровкин, провожая Маргариту, которая притворно морщилась, в машину организаторов. О Диане он мгновенно и думать забыл.
– Ты слышала, – между тем радовалась Грицак, – он еще раз подтвердил, что мы пойдем в ресторан!
Хитрых телодвижений Маргариты простодушная и доверчивая Диана совершенно не заметила.
Мобильный Рязанцева зазвонил в тот момент, когда он собирался выйти из холодного неуютного барака, в котором, как он чуял сердцем, недавно была Ева.
– Да, Николай, – негромко сказал он в трубку младшему лейтенанту Яровенко. – Что-то срочное?
– Срочное, Владимир Евгеньевич, – подтвердил агент, – мы с Олегом знаем теперь, что нужно Чену на нашей кафедре! Это калифорний, искусственный элемент, очень дорогой, и у нас его много, весь Нью-Йорк хватит взорвать, одна воронка останется! Поэтому факт его наличия у нас и не афишировался.
В этот момент Рязанцев услышал, как на улице заработал двигатель автомобиля.
– Что это?! – прорычал полковник, сунул телефон в карман и ринулся из барака, на ходу доставая пистолет.
Он выбежал на улицу, но увидел только, как автомобиль, явно на полном приводе, быстро скрылся за деревьями. На снегу в луже крови лежал человек. Охнув, Рязанцев бросился к нему.
Скрючившись и подтянув под себя одну ногу, в сугробе лежал Денис Леонидович Чабрецов. Он был без сознания. Из большой раны на затылке у него вытекло много крови.
– Денис! – позвал Владимир Евгеньевич, аккуратно переворачивая Чабрецова.
Тот не отозвался. Холодея от ужаса, полковник набрал номер.
– Санитарный вертолет. Срочно! – закричал он, приблизительно назвав координаты района.
А потом снял куртку, свитер, порвал свою футболку на лоскуты и принялся перевязывать Денису рану на голове.
Селедкин дрожал так, что «Форрестер» вибрировал.
– Ну вот, мы еще и мента замочили! – говорил режиссер, кусая губы и задыхаясь от паники.
Ли Минь сидел на переднем сиденье спокойно, словно лев на отдыхе в саванне.
– Ничего, – пожал плечами Чен, – я тебе отдам за услуги сто тысяч, а ты потом откупишься. Никто твою машину, кроме того полицая, которого я завалил, не видел. А он уже ничего никогда никому не расскажет.
– Не полицая, а милиционера, – поправил Леонид Иванович Ли Миня, но тот посмотрел на него с таким откровенным глумлением, что режиссер покраснел и отвернулся.
– Куда мне ехать? – продолжал нервничать Селедкин.
– Заправь машину и поедем к тебе домой, – холодно сказал Чен, – если кто и видел твой автомобиль, ты всегда сможешь сказать, что искал по окрестностям любимую будущую тещу, которая сейчас покоится с миром в трех метрах под землей.
Селедкин кивнул.
– Кстати, я пока поживу у тебя, – сказал Ли Минь, – никто и никогда не будет искать меня там. А ты, модный режиссер, фильмы которого посмотрели, если я не ошибаюсь, аж два миллиона триста тысяч человек, пойдешь в понедельник на кафедру и кое-что там возьмешь для меня. Такую небольшую серую коробочку, очень тяжелую.
– На какую кафедру? – спросил Леонид Иванович, хмурясь.
Чен назвал. Селедкин охнул.
– Так это же кафедра моего отца! Он ее возглавляет! Час от часу не легче! – простонал режиссер, хватаясь за сердце.
– Это прекрасно, – спокойно отозвался Чен. – Возьмешь у папеньки коробочку и айда ко мне. Главное, не уронить ее по пути. А я отдам тебе деньги. Идет?
– Нет! – закричал Леня. – Как я объясню отцу свое появление? К тому же в коробочке наверняка будет лежать какая-нибудь плохо пахнущая радиоактивная гадость! На этой кафедре вообще одни только гадости или вонючести, другого они не держат!
– Трус не играет в хоккей, – прикрикнул на него Ли Минь, – а насчет папеньки придумаешь что-нибудь. Ты у нас натура творческая, человек с богатым воображением, вот и думай, что будешь говорить. Понял?
Селедкин судорожно кивнул.
– И еще, – добавил Чен, гнусно улыбаясь, – я люблю морепродукты, бутерброды с паштетом из печени и блондинок. За блондинками ты будешь ездить, о’кей? Хотя нет, – добавил он после паузы, – не хочу я больше блондинку. Хочу смуглянку с короткой стрижкой! Понял?!
Селедкин кивнул. Он действительно все понял.
Чем ближе было утро понедельника, тем сильнее нервничала доцент Вероника Гавриловна Кондрашкина. Жадность боролась в ней со страхом и осторожностью. С одной стороны, она не сомневалась, что корейский аспирант заплатит ей в случае успеха, и немало. С другой стороны, рыльце у Кондрашкиной и так уже было в пуху, и рисковать еще раз ей совсем не улыбалось.
– Но мне постоянно не хватает денег, постоянно! – поморщилась Вероника Гавриловна, с досадой отбрасывая в сторону пульт от телевизора. – Я не могу себе купить духи от Диора, не говоря уже о костюме от Гуччи! Недавно я видела в магазине чудесное жемчужное платье, на бретельках, бархатное, восхитительное! Но мне же надо работать полгода, чтобы его купить! И при этом ничего не есть, никуда не ездить и не платить за квартиру.
Платье и правда лишило Кондрашкину сна и аппетита. Оно являлось ей в горячечных снах, Вероника Гавриловна чувствовала прохладную мягкость бархата и наблюдала, как оно, струясь, выставляет ее фигуру в самом выгодном свете.
– Но почему, почему педагогам так мало платят? – возмущалась Кондрашкина. – Так мало, что мы, работники народного образования, вместо того чтобы сеять разумное, доброе и вечное, вынуждены идти на преступление!
Она фыркнула и завернулась в плед. Веронику Гавриловну трясло.
– Конечно, лучше всего было бы выйти замуж за миллионера, – вздохнула доцент, – но что-то никто не попадается…
Она закрыла глаза, и жемчужное платье снова явилось перед ее внутренним взором во всей своей дразнящей красе.
Газ в зажигалке закончился в тот момент, когда мадам Гнучкина смогла перерезать тонким языком пламени только половину звена. Актриса печально засопела. Ева, лежавшая на полу, заплакала от отчаяния.
– Сейчас что-нибудь еще придумаю, – сказала мадам, ощупывая звено. – Я думаю, что от постоянного нагревания металл стал хрупким, и его можно будет легко сломать.
Она наступила на цепочку каблуком сапога, стараясь не задеть при этом руки Ершовой, и подпрыгнула. Раздался тихий треск, и закопченное звено распалось на две половинки.
– Ура! Победа! – закричали женщины во весь голос.
Ева встала и принялась разминать руки, размахивая ими во все строны.
– Как хорошо, – сказала она, – обычно не ценишь свободу движений, воспринимаешь ее как должное.
– Мудрая мысль, – похвалила ее Гнучкина. – Правда, тебе пока придется побыть в браслетах.
– Нет проблем, – отозвалась Ева.
Мадам наклонилась и на ощупь нашла пустую зажигалку.
