– Где? – спросил Олег, присматриваясь.
Некоторое время молодые люди сидели, пристально вглядываясь в темные окна.
– Может, тебе показалось? – спросил Олег.
В этот момент свет мелькнул во второй раз.
– Он там! – воскликнул Николай. – Вызывай группу захвата, а я пойду туда.
Он выскочил из машины и бросился к черному ходу в университет. Дверь закрывалась всего на один замок.
– Будь осторожен! – закричал другу вслед Олег.
Николай бежал к университету, держась под деревьями, которые скрывали его от глаз, наблюдающих, возможно, из темных окон кафедры.
Селедкин вылетел на балкон, упал и снова вскочил, мелко дрожа.
– Быстрее! – закричала Люда. – Сюда!
Она перепрыгнула через перила и повисла на тонких, дрожащих ветках винограда.
– Ты что? – испуганно взвизгнул Селедкин, – я же разобьюсь!
Стеклопакет за его спиной взорвался со звоном и грохотом. Чен стрелял режиссеру в спину.
– А-а-а-а, – громко, по-заячьи завизжал Леонид Иванович, быстро перелез через перила и вцепился пальцами в ветви.
Виноградные лозы затрещали.
– Леня, спускайся! – сказала Чайникова, голова которой кружилась от счастья. Он позвонил ей! Она ему нужна, она спасает его! И уж теперь точно, точно он, обязанный ей жизнью, будет с ней всегда.
Селедкин, в душе которого бушевали чувства, бесконечно далекие от какого-либо пафоса, принялся спускаться. Несколько веток под его ногами сломались. Режиссер замер, но хрупкие, скованные морозом палочки продолжали трескаться и оседать под его тяжестью.
– Люся, – громко сказал режиссер, ежась от мороза, – виноград не выдержит двоих. Кому-то надо спрыгнуть.
И он покосился на бывшую жену.
Чайникова посмотрела вниз. Земля была где-то очень далеко внизу.
– Люсенька, – проворковал Леонид Иванович, – там большие сугробы, они мягкие, как пух.
Люда молчала.
– Милая моя, – проникновенно продолжал Селедкин, – я очень, очень люблю тебя. Всегда любил, обожал, страдал и ни на секунду не забывал. Я исправлюсь, буду носить тебя на руках, мы снова поженимся, у нас родятся чудесные детишки. Только спрыгни, Люся. Спрыгни!
Вокруг стояла чудесная зимняя ночь. Падали большие пушистые снежинки. Фонари бросали на белоснежный снег круги уютного желтого цвета. Деревья были покрыты белоснежными шапками. Приближался Новый год, кое-где вспыхивали гирлянды, в некоторых окнах были видны украшенные лампочками елки. Запах тихого, семейного праздника уже разливался в воздухе.
Люда закрыла глаза.
– Хорошо. Я люблю тебя, Леня, – сказала она.
И отпустила руки.
Задыхаясь, Ева плыла вперед. Продвигаться было трудно, туннель был скользким, зацепиться – не за что. Желание открыть рот и вдохнуть становилось все нестерпимее. В груди появилась острая боль, разум практически перестал подчиняться девушке. Она действовала только согласно инстинкту самосохранения, который не давал ей расцепить зубы. Внезапно Ершова ударилась головой о какое-то препятствие впереди. Стена? Рефлекторно, уже ничего не соображая, она рванулась вверх.
И вынырнула на поверхность. Воздух был чистым и прохладным, откуда-то дул ветерок. Не сдерживаясь, девушка заплакала, и ее слезы смыли с глаз жидкую грязь. Она дышала, дышала и никак не могла надышаться.
– А ведь Гнучкина, – громко сказала Ева в темноту, – гораздо толще меня. Точно застрянет. Да и возраст уже не тот.
Набрав в грудь как можно больше чистого, прозрачного, как слеза, воздуха, девушка снова нырнула в липкую жижу.
– Дай мне поесть, – попросил Диану Коровкин, – я сегодня ничего не ел. Ты знаешь, я сначала участвовал в ралли, потом завез машину на СТО, затем ухаживал за Маргаритой, после этого забрал машину из ремонта, потом бегал с Ритой по магазинам, а после этого лег спать, но заснуть не смог.
– Это от голода, – кивнула Грицак, роясь в холодильнике, – голодный мужчина – зрелище одновременно жалкое и страшное. Он способен на любые выкрутасы.
Диана, чисто умытая, переодевшаяся в хорошенькое домашнее платьице на бретельках, вытащила из холодильника большую кастрюлю.
– Что это? – прошептал Юрий Борисович, надеясь на чудо.
– Борщ.
Чудо свершилось! Коровкин глупо заулыбался и привалился к стене.
Через минуту девушка поставила перед мужчиной дымящуюся тарелку с большим куском говядины.
– Ты, наверное, дипломированный повар, – сказал Юрий Борисович несколько минут спустя, отодвигая тарелку, уже совершенно пустую.
– Нет, я дипломированный филолог, – отозвалась Диана. – Но применение моей специальности трудно найти. Моя мама – учительница русского языка и литературы, но в Москве я не могу устроиться, потому что я – гражданка Украины, уроженка Севастополя, и у меня нет прописки.
– Ты даже не представляешь, какие это мелочи, – пробормотал Юрий Борисович. Он был сыт и доволен, как кот. Впервые за много месяцев Коровкин почувствовал, как его отпускает внутреннее напряжение, в душе воцаряются тишина и покой, и недостижимая мечта о крупной, веселой, решительной женщине в окружении ватаги кругленьких ухоженных ребятишек и собаки перестает мучить его своей недостижимостью, потому что она – уже почти реальность.
– Извини, но я хочу спать, – пробормотал он, – ты живешь одна?
– Нет, – всполошилась Грицак, – то есть ты оставайся и живи, сколько хочешь, но у меня есть подруга Люда. Правда, она куда-то ушла. Я проснулась, а ее уже нет!
– Она – пилот «УАЗа»? – спросил Коровкин, с трудом приоткрывая один глаз.
– Да, – кивнула Диана.
Юрий Борисович встал и пошел в спальню вслед за Дианой.
– А для твоей подруги борщ остался? – уточнил миллионер, падая на продавленный диван, застеленный по случаю его визита белоснежным батистовым постельным бельем, – а то, может, я съел ее ужин?
– Там еще много, – успокоила его девушка и легла на диван рядом с Коровкиным.
Но как только Диана оказалась на горизонтальной поверхности рядом с Юрием Борисовичем, сон с молодого человека мгновенно сдуло без следа.
Люда пролетела всего пару сантиметров, когда ее поймала за шиворот чья-то крепкая рука. Через мгновение трепыхающаяся и протестующая Чайникова оказалась на балконе.
– С ума сойти, – сказал Чен, – какими преданными бывают русские женщины!
Он перегнулся через перила.
– Эй ты, слизняк! – рявкнул Ли Минь висящему на ветвях Селедкину. – Вылезай!
Вместо этого режиссер стал быстро спускаться. Чен перегнулся через перила и подергал за виноградные лозы. Селедкин, успевший было добраться до уровня второго этажа, испуганно заметался.
– Я же сказал тебе, вылезай! – повторил Чен. – А то я просто пристрелю тебя, и все.
И он прицелился в режиссера из своего большого черного пистолета. Снизу раздался испуганный визг.
– Вот видишь, – сказал Ли Минь, – твой кавалер мало того, что подлец, он еще и трус.
Люда тяжело дышала. Воспоминание о том, как она разжала руки и летела в воздухе, было острым и страшным. Смерть казалась слишком близкой.
– Спасибо, – сказала она, тяжело дыша, – это был с твоей стороны благородный поступок, хоть ты и террорист.
