Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени

с laissez-faire, то экономический либерал ополчался против laissez- faire и, словно превратившись в антилиберала, ратовал за т. н. коллективистские методы регулирования и ограничения. Именно эта позиция стояла у истоков закона о профсоюзах и антитрестовского законодательства. Нельзя привести более убедительного доказательства неизбежности антилиберальных, или «коллективистских», методов в условиях современного индустриального общества, чем тот факт, что сами же экономические либералы регулярно использовали подобные методы в важнейших сферах индустриальной организации.

Это обстоятельство, между прочим, помогает прояснить истинный смысл термина «интервенционизм», которым экономические либералы любят обозначать политику, противоположную их собственной, и который на самом деле лишь свидетельствует о крайней путанице в их головах. Противоположностью интервенционизма является laissez-faire; экономический же либерализм, как мы только что убедились, невозможно отождествлять с laissez-faire (хотя в обычном, не претендующем на научную точность словоупотреблении вполне позволительно использовать эти термины как равнозначные). Строго говоря, экономический либерализм представляет собой организующий принцип общества, в котором основой промышленности является институт саморегулирующегося рынка. Правда, коль скоро подобную систему уже удалось в общем и целом построить, необходимость в определенного типа вмешательстве уменьшается. Это, однако, вовсе не означает, будто рыночная система и интервенционизм несовместимы. Ведь до тех пор, пока система эта еще не создана, экономические либералы должны и будут настойчиво требовать государственного вмешательства с целью ее создания; если же она создана, они будут домогаться того же ради ее защиты и сохранения. А значит, экономический либерал может, оставаясь вполне последовательным, призывать государство употребить силу закона; более того, ради создания предпосылок саморегулирующегося рынка он способен апеллировать к жестокой стихии гражданской войны. В Америке, например, Юг обращался к аргументам laissez-faire, чтобы оправдать рабство; Север же прибег к вооруженному вмешательству, чтобы установить свободный рынок труда. Таким образом, обвинение в интервенционизме есть со стороны либеральных авторов пустой лозунг, означающий лишь то, что в разных ситуациях они могут осуждать или одобрять одну и ту же систему мер. Единственный принцип, который экономические либералы могут отстаивать, не вступая в противоречие с собой, — это принцип саморегулирующегося рынка, независимо от того, побуждает он их к вмешательству или нет.

Подведем итоги. Контрдвижение против экономического либерализма и laissez- faire обладало всеми явными признаками спонтанной реакции. Оно началось во множестве отдельных пунктов, при этом невозможно обнаружить ни какую-либо связь между интересами непосредственных его участников, ни какую-либо идеологическую близость между ними. Даже в подходе к одному и тому же вопросу, как, например, в случае с компенсациями рабочим, характер решений мог изменяться самым радикальным образом — от индивидуалистических к «коллективистским», от либеральных к антилиберальным, от laissez-faire к различным вариантам интервенционизма; и все это без каких-либо перемен в экономических интересах, идеологических позициях или политическом составе соответствующих сил, а просто в результате более глубокого понимания природы данной проблемы. Кроме того, мы смогли показать, что чрезвычайно сходный по своему характеру поворот от laissez-faire к «коллективизму» пришелся в различных странах на вполне определенную стадию их промышленного развития, что свидетельствует о глубине и независимости причин, лежавших в основе данного процесса, процесса, который экономические либералы столь легкомысленно объясняют переменчивыми настроениями или всякого рода узкими интересами. Наконец, наш анализ продемонстрировал, что даже радикальные приверженцы экономического либерализма не могли не осознать того факта, что laissez-faire несовместим с условиями развитого индустриального общества, ибо в принципиально важных вопросах (закон о профсоюзах, антитрестовское законодательство) сами же ультра-либералы вынуждены были требовать широкого правительственного вмешательства, чтобы защитить от монополистских сговоров ключевые предпосылки функционирования саморегулирующегося рынка. Даже для реализации принципов свободы торговли и конкуренции подобное вмешательство оказалось совершенно необходимым. Таким образом, либеральный миф о «коллективистском» заговоре противоречит всем историческим фактам.

Последние между тем полностью подтверждают нашу интерпретацию двух противоборствующих движений. Ведь если рыночная экономика, как мы пытались показать, угрожала человеческой и природной основам социального устройства, то чего еще можно было ожидать, как не настойчивого стремления самых разных слоев общества создать какую-то систему защиты? Именно это, как мы обнаружили, и имело место в действительности. Далее, вполне естественно думать, что это должно было произойти помимо действия всяких теоретических предубеждений или интеллектуальных предрассудков тех или иных социальных групп и независимо от их отношения к фундаментальным принципам рыночной экономики. Опять же мы видим, что дело обстояло именно так. Кроме того, мы предположили, что если удастся продемонстрировать, что конкретные интересы классов и групп не определялись специфическими идеологиями, существовавшими в тех или иных странах, то сравнительная история различных государственных систем явится чем-то вроде опытного подтверждения нашего тезиса. И здесь мы смогли привести чрезвычайно убедительные свидетельства. Наконец, образ действия самих же либералов доказал, что защита свободы торговли (или, в наших терминах, саморегулирующегося рынка) вовсе не исключала интервенционизм, а, напротив, требовала подобной политики, и что сами либералы, как например, в случае с законом о профсоюзах и антитрестовским законодательством, постоянно призывали государство к принятию мер принудительного характера. А значит, факты реальной истории дают более чем убедительный ответ на вопрос, какая же из противоположных интерпретаций «двух движений» была правильной: позиция либерала, утверждавшего, что его политике так и не было предоставлено ни единого шанса, ибо ее задушили в зародыше близорукие тред-юнионисты, марксисты-интеллектуалы, алчные промышленники и реакционеры-аграрии; или мнение его критиков, которые могут сослаться на повсеместное «коллективистское» противодействие росту рыночной экономики как на неопровержимое доказательство того, что утопический принцип саморегулирующегося рынка представлял громадную опасность для общества.

Глава 13 Рождение либерального символа веры (продолжение) Классовые интересы и социальные изменения

Чтобы подлинная основа социально-экономической истории XIX в. предстала перед нами с полной ясностью, нужно до конца рассеять туман либерального мифа о коллективистском заговоре. Согласно этой легенде, протекционизм был лишь порождением низменных интересов аграриев, фабрикантов и профсоюзов, которые в тупом своем эгоизме разрушили автоматическую систему рынка. Марксистские партии — в другой форме и, разумеется, следуя противоположной политической тенденции — также рассуждали об этом в терминах групповых интересов. (То обстоятельство, что в глубинной своей основе философия Маркса исходит из идеи общества как целого и из представления о неэкономической природе человека, к данному вопросу отношения не имеет.[62]) Сам Маркс, идя по стопам Рикардо, определял классы с экономической точки зрения, а экономическая эксплуатация представляла собой, несомненно, характерную черту буржуазной эпохи.

В популярной версии марксизма это привело к примитивной, вульгарно-классовой теории общественного развития. Стремление к захвату рынков и к расширению зон влияния объяснялось очень простым мотивом — выгодами жадной до прибылей кучки финансистов. В империализме видели капиталистический заговор с целью вовлечь правительства в войны, служащие интересам крупного капитала. Причиной войн считали эти самые интересы в сочетании с выгодами фабрикантов вооружения, которые приобрели воистину сверхъестественную способность увлекать целые нации на гибельный путь, вопреки их очевиднейшим жизненным интересам. Видя источник протекционистского движения в действии групповых интересов, объясняя аграрные тарифы политическим давлением помещиков-реакционеров, усматривая причину роста монополистических форм предпринимательства в жадности промышленных