человека, чем банкир.
Ни в какой другой сфере кризис рыночной экономики не был таким острым, как в сфере денежного обращения. Аграрные тарифы, препятствовавшие импорту продукции зарубежных стран, привели к крушению свободной торговли; сужение и регулирование рынка труда ограничивало ведение переговоров до такого уровня, когда закон позволял выносить решение заинтересованным сторонам. Но ни в области трудовых отношений, ни в операциях с землей не произошло такого неожиданного и полного разрыва рыночного механизма, который совершился в области денежного обращения. На других рынках не произошло ничего такого, что можно было бы сравнить с упразднением золотого стандарта Великобританией 21 сентября 1931 г. или даже с меньшим по значению таким же событием, произошедшим в Америке в июне 1933 г. Хотя к этому времени Великая депрессия, начавшаяся в 1929 г., уничтожила основную часть мировой торговли, это не означало каких-либо перемен в методах и не повлияло на руководящие идеи. Однако окончательным крушением золотого стандарта было окончательное крушение самой рыночной экономики.
Экономический либерализм начал свой путь сто лет назад и был встречен движением протекционизма, который теперь ворвался в последний бастион рыночной экономики. Новый перечень руководящих идей пришел на смену стихии саморегулирующегося рынка. К изумлению большинства современников, неведомые силы харизматического лидерства и автаркистского изоляционизма заявили о себе и придали обществу новые формы.
Глава 17
Сбои в саморегулировании
За полвека (1879–1929) западные общества превратились в тесно переплетенные между собой образования, в рамках которых были скрыты мощные разрушительные силы. Непосредственным источником этого превращения была ослабевающая рыночная экономика. Поскольку общество изначально создавалось с тем, чтобы приспосабливаться к потребностям рыночного механизма, любые функциональные сбои в работе такого механизма способствовали формированию кумулятивных сил в самом социальном организме.
Ослабевающая саморегуляция была следствием протекционизма. Конечно, в некотором смысле рынки всегда являются саморегулирующимися в силу того, что они стремятся создавать цены, которые оправдывают их собственное существование; как бы то ни было, но это остается очевидным для всех типов рынков — свободных и иных. Вместе с тем, как мы уже показали, свободная рыночная система предполагает нечто другое, весьма отличное, а именно рынки средств производства — рабочей силы, земли и финансов. Поскольку работа таких рынков угрожает обществу потенциальным разрушением, действия по самозащите сообщества направлялись на предотвращение их формирования или на ограничение их уже ставшего независимым существования.
Америка использовалась экономистами-либералами в качестве убедительного доказательства способности рыночной экономики к функционированию. В течение целого столетия рабочая сила, земля и деньги свободно отчуждались в Штатах; еще не возникли потребности в мерах по социальной защите, и, несмотря на установленные таможенные тарифы, индустриальная жизнь беспрепятственно протекала, не испытывая на себе правительственного вмешательства.
Объяснение происходившему, конечно же, оказывается простым: все дело было в свободной рабочей силе, земле и деньгах. Вплоть до 1890-х гг. граница была открыта и освоение свободных земель продолжалось; вплоть до Первой мировой войны приток дешевой рабочей силы не прекращался; вплоть до конца столетия не существовало необходимости поддерживать внешний рынок стабильным. Свободный приток земли, рабочей силы и денег не прекращался, вследствие чего саморегулирующаяся рыночная система отсутствовала. До тех пор пока преобладали подобные условия, ни человек, ни природа, ни предпринимательство не нуждались в том виде защиты, которую в состоянии обеспечить правительственное вмешательство.
Как только эти условия перестали существовать, вступили в действие меры социальной защиты. Когда низшие разряды рабочего класса уже нельзя было без труда пополнять за счет бездонного источника иммиграции, а верхние его слои уже не могли с легкостью превращаться в фермеров; когда недостаток свободных земель и природных ресурсов заставил использовать их более экономно; когда введен был золотой стандарт, чтобы вывести денежное обращение из сферы политики и связать внутреннюю торговлю с торговлей мировой, тогда Соединенные Штаты догнали Европу, повторив путь, проделанный ею за предшествовавшие сто лет: появилась система защиты земли и тех, кто на ней трудится; профсоюзы и законодательство обеспечили социальные гарантии для рабочих; возникла центральная банковская система, причем все это — в самых широких масштабах. Первым этапом стал валютный протекционизм: учреждение Федеральной резервной системы имело своей целью согласовать требования золотого стандарта с региональными условиями; затем последовали протекционистские меры в отношении труда и земли. Десяти лет процветания в 1920-х оказалось достаточно, чтобы вызвать столь жестокий кризис, что в ходе его творцы Нового курса принялись обносить труд и землю такими мощными стенами, каких никогда не знала Европа. Так Америка представила поразительное доказательство, как прямое, так и косвенное, нашего тезиса о том, что социальная защита является непременным дополнением к якобы саморегулирующемуся рынку.
В то же время протекционизм всюду создавал твердый панцирь для образующегося социального организма. Новое целое отливалось в национальное, но в остальном оно было мало похоже на своих предшественников, беззаботные нации прошлого. Средством самоидентификации для этого нового, «ракообразного», типа нации служили национальные валюты, охраняемые особым видом суверенитета, как никогда прежде бдительного и абсолютного. Кроме того, роль валют ярко высвечивалась извне, ведь именно на их основе строился международный золотой стандарт, главный инструмент мировой экономики. И если теперь, по всеобщему признанию, миром правили деньги, то на деньгах этих стояло национальное клеймо.
Особый упор, сделанный нами на проблеме наций и валют, был бы совершенно непонятен тогдашним либералам, так и не заметившим, по своему обыкновению, что же на самом деле представляет собой тот мир, в котором они живут. Если в нациях они видели анархизм, то национальные валюты казались им чем-то вовсе не заслуживающим внимания. По разные стороны государственных границ разные клочки бумаги назывались по-разному, однако ни один уважающий себя экономист либеральной эпохи не сомневался в том, что данное обстоятельство есть лишь бессмысленный пережиток прошлого. В самом деле, не было ничего проще, как перевести одну валюту в другую с помощью валютного рынка — механизма, который не может давать сбоев, ибо он, к великому счастью, выведен из-под контроля государств и политиков. Западная Европа переживала тогда эпоху нового Просвещения, и среди придуманных им пугал видное место занимала «трайбалистская» концепция нации, мнимый суверенитет которой казался либералам плодом убогого местечкового мышления. Вплоть до 1930-х гг. любой экономический справочник с полной уверенностью сообщал читателям, что деньги — это лишь средство обмена, а следовательно, нечто само по себе не имеющее реального существования. Рыночное сознание в своей слепоте оказывалось равно невосприимчивым к феноменам нации и денег; и в том, и в другом отношении фритредер являлся номиналистом.
Связь между этими двумя моментами говорила о многом, но тогда она осталась незамеченной. Время от времени раздавались критические голоса в адрес фритредерских доктрин, точно так же, как и ортодоксальных теорий денег, однако едва ли кто-либо понимал, что эти две группы теорий формулируют одно и то же, только в разных терминах, и что если одна из них ложна, то другая не может быть истинной. Уильям Каннингем и Адольф Вагнер выявили космополитические заблуждения фритредерства, но никак не увязали их с проблемой денег; с другой стороны, Маклеод и Джезелл подвергали критике классические теории денег, сохраняя при этом верность космополитическим взглядам на торговлю. Писатели либерального Просвещения совершенно проглядели важнейшую роль валют в формировании национальных государств как главных экономических и политических субъектов эпохи — точно так же, как
