кредитов, любой дисбаланс в действительной торговле можно было устранить бухгалтерскими методами. Движение кредитов позволяло предотвратить социальные потрясения, экономическое равновесие восстанавливалось финансовыми средствами.
Крайней мерой, к которой вынуждали обращаться сбои в саморегулировании рынка, являлось политическое вмешательство. Когда в конце очередного экономического цикла вещи не возвращались на круги своя и прежний уровень занятости не восстанавливался сам собою, когда импорт более не стимулировал экспорт, когда инструкции о банковских резервных фондах угрожали бизнесу паникой, когда иностранные должники отказывались платить, правительствам приходилось реагировать на перенапряжение системы. В критической ситуации общество отстаивало свое единство посредством вмешательства в экономику.
То, насколько глубоким становилось вынужденное вмешательство государства, зависело от политического строя данной страны и от масштаба постигших ее экономических бедствий. Пока право голоса принадлежало ограниченному кругу лиц и лишь немногие пользовались политическим влиянием, интервенционизм оставался менее острой проблемой, чем после того, как всеобщее избирательное право превратило государство в орган правящих миллионов — тех самых миллионов, которые в экономической сфере часто должны были из последних сил нести тяжкое бремя управляемых. И пока рабочих мест хватало для всех, пока доходы были надежно обеспеченными, производство — непрерывным, жизненный уровень — сносным, а цены — стабильными, интервенционизм, естественно, не являлся такой безотлагательной потребностью, какой стал он после того, как затяжные кризисы превратили промышленность в арену тщетных усилий и в гору бездействующих станков.
На международном уровне политические методы также использовались в качестве дополнения к несовершенному механизму саморегулирования рынка. Рикардианская теория торговли и денежного обращения легкомысленно игнорировала объективные различия в статусе между отдельными странами, обусловленные разными производственными и экспортными возможностями, неодинаковым уровнем развития торговли, судоходства и банковского дела. Согласно либеральной доктрине, Великобритания представляла собой обычный атом в универсуме торговли, занимавший в нем точно такое же положение, как Дания или Гватемала. В действительности, однако, мир насчитывал ограниченное число стран, которые делились на страны-должники и страны-кредиторы, страны-экспортеры и страны практически самодостаточные, страны с диверсифицированным экспортом и те, которые в отношении импорта и иностранных займов полностью зависели от продажи одного-единственного товара, например пшеницы или кофе. Подобными различиями можно было пренебрегать в теории, но их последствия нельзя было с таким же успехом игнорировать на практике. Нередко заморские государства оказывались не в силах выполнять свои обязательства по внешним долгам, либо обесценивались их валюты, ставя под угрозу их платежеспособность; порой они принимали решение восстановить равновесие политическими средствами и посягали на собственность иностранных инвесторов. Ни в одном из подобных случаев нельзя было полагаться на процессы экономического самоизлечения, хотя, согласно классической доктрине, именно эти процессы и должны были обеспечить возвращение денег кредиторам, восстановить валюту и гарантировать иностранцев от сходных неприятностей в будущем. Для того, однако, требовалось, чтобы страны, о которых идет речь, представляли собой более или менее равноправных участников системы международного разделения труда, что явно не соответствовало действительности. Было бы глупо ожидать, что любая страна с обесценившейся валютой автоматически увеличит свой экспорт и таким образом восстановит свой платежный баланс или что потребность в иностранных капиталах сама по себе вынудит ее возместить убытки иностранцам и вновь приступить к выполнению своих долговых обязательств. Резкое увеличение продажи кофе или селитры способно было сбить цены на рынке до катастрофического уровня, и потому отказ от выплаты по кабальным займам часто казался более предпочтительным вариантом, чем обесценение национальной валюты. Механизм мирового рынка не мог себе позволить идти на подобный риск — тотчас же высылались канонерки, и объявившее дефолт правительство, независимо от того, жульничало оно или нет, оказывалось перед выбором: бомбардировка или расплата с кредиторами. Другого способа принудить к платежу, предотвратить крупные убытки и поддержать функционирование системы попросту не существовало. Подобные средства шли в ход и тогда, когда нужно было помочь колониальным народам прийти к мысли о великой пользе торговли — если теоретически неопровержимый аргумент о взаимной выгоде почему-то не сразу доходил до сознания туземцев или же они вовсе отказывались его понимать. Еще более очевидной нужда в интервенционистских методах была в тех случаях, когда данный регион оказывался богатым запасами сырья, крайне необходимого для европейской промышленности, а никакая предустановленная гармония не обеспечила появление неодолимой тяги к европейским изделиям у местных жителей, чьи естественные потребности уже успели принять совершенно иной характер. При «саморегулирующейся» системе подобные затруднения, разумеется, не должны были возникать. Но чем чаще выплата долгов производилась лишь под угрозой вооруженной интервенции; чем чаще торговые пути оставались открытыми лишь благодаря присутствию канонерок; чем чаще «купец шел за флагом», а флот шел туда, куда посылали его правительства, обратившиеся к политике захватов, тем очевиднее становился тот факт, что для поддержания равновесия в мировой экономике приходится использовать политические инструменты.
Глава 18
Гибельное перенапряжение
Однотипность основных институциональных структур обусловила тот замечательный факт, что масштабные процессы, охватившие за полвека (1879–1929) громадные пространства земного шара, характеризовались, если брать их общую схему, поразительным внутренним сходством.
Бесконечное разнообразие действующих лиц и конкретных условий, умонастроений и исторических предпосылок придавало местный колорит бурным событиям, протекавшим во многих странах, выдвигая в разное время на первый план те или иные явления, и все же на большей части нашей планеты существовала одна и та же цивилизация. Эта близость означала нечто большее, чем культурную общность народов, использующих сходные орудия, предающихся сходным развлечениям и сходным образом вознаграждающих за труд. Скорее, данное сходство относилось к роли конкретных событий в историческом контексте человеческой жизни, к тому компоненту коллективного бытия, который связан с определенной эпохой. Анализ типичных проблем и кризисных явлений должен во многом вскрыть нам механизм, обусловивший удивительное единство общей модели, по которой развивалась в данный период история.
Кризисные тенденции эпохи несложно классифицировать по основным институциональным сферам. Самые разнообразные симптомы неустойчивости во внутриэкономической области, такие как спад производства, снижение занятости и доходов, будут представлены здесь типичным бедствием
А теперь представим себе страну, которую в ходе экономического кризиса поражает безработица. Легко понять, что любые экономические меры, на которые могут пойти банки с целью создания рабочих мест, будут ограничены жестким требованием стабильности валютного курса. Банки не смогут расширить или продолжить кредитование промышленности, не обратившись к центральному банку, который откажется их в этом поддержать, поскольку безопасность национальной валюты требует прямо противоположной политики. С другой стороны, если напряжение распространится из сферы промышленности на государство (профсоюзы могут заставить связанные с ним политические партии поднять данный вопрос в парламенте),
