законах, восемьдесят лет спустя началась вновь и по тому же поводу — на сей раз, однако, исход ее оказался иным. Мучительная проблема автаркии с самого начала преследовала рыночную экономику, а потому либеральные экономисты пытались заклясть дух войны и в своих аргументах исходили из наивного допущения о неразрушимости рыночной экономики. Никто не замечал, что все их доводы лишь демонстрируют, сколь громадному риску подвергает себя народ, всецело полагающийся в отношении своей безопасности на такой хрупкий институт, как саморегулирующийся рынок. Автаркическое движение 20-х было по существу пророческим: оно указало на необходимость адаптации к постепенному разрушению прежнего порядка. Великая война открыла людям глаза на опасность, и они вели себя соответственно, но поскольку действовали они десять лет спустя, связь между причиной и следствием не принималась ими в расчет как нечто несущественное. «Нужно ли защищаться от не существующих более угроз?» — вопрошали тогда многие. Эта порочная логика не только помешала им понять истинный смысл автаркии, но и, что гораздо важнее, затуманила их взгляд на фашизм. На самом деле и автаркия и фашизм объяснялись следующим фактом: после того как массовое сознание получает сильное впечатление опасности, вызванный ею страх продолжает существовать в скрытой форме, пока причины его остаются неустраненными.
Мы утверждали, что европейские народы так и не смогли избавиться от шока опыта войны, неожиданно столкнувшей их с теми опасностями, которые таит в себе всеобщая взаимозависимость. Тщетным оказалось возобновление торговых связей, напрасно бесчисленные международные конференции рисовали идиллические картины мира, а десятки правительств решительно высказывались в пользу принципа свободы торговли — ни один народ не мог забыть простую вещь: если он сам не будет владеть теми источниками продовольствия и сырья, которыми пользуется, или же доступ к ним не будет надежно гарантирован военными средствами, то ни твердая валюта, ни сколь угодно прочный кредит уже не смогут его спасти и он окажется совершенно беззащитным. Не могло быть ничего более логичного и естественного, чем та последовательность, с которой данная основополагающая идея формировала политику различных государств. Источник опасности не был устранен, а если так, то можно ли было всерьез рассчитывать на то, что страх исчезнет?
Жертвами подобного заблуждения стали те критики фашизма (составлявшие огромное большинство), которые видели в нем странную аномалию, полностью лишенную политического разумного основания. Муссолини, говорили они, заявляет, будто он отвел от Италии угрозу большевизма, тогда как статистика ясно показывает, что стачечная волна пошла на убыль более чем за год до похода на Рим. Вооруженные рабочие действительно заняли фабрики в 1921 г. Но разве было это достаточным основанием для того, чтобы разоружать их в 1923 г., когда они давно уже спустились со стен, на которых несли караул? Гитлер утверждал, будто он спас Германию от большевизма. Но ведь нетрудно продемонстрировать, что бурный рост безработицы, предшествовавший его канцлерству, сменился противоположной тенденцией еще до его прихода к власти. Утверждать, что он предотвратил то, чего в момент его прихода уже не существовало, значит вступать в противоречие с законом причины и следствия, который должен иметь силу и в политике.
Действительно, события первых послевоенных лет как в Италии, так и в Германии доказали, что большевизм не имел ни малейшего шанса на успех. Но они также с полной ясностью продемонстрировали, что в чрезвычайных обстоятельствах рабочий класс, его партии и профсоюзы способны пренебречь законами рынка, установившими свободу контрактов и священность частной собственности как высшие, непререкаемые абсолюты, — а подобное развитие событий неизбежно окажет самое пагубное воздействие на общество: исчезнут стимулы к инвестициям, станет невозможным накопление капитала, уровень заработной платы сделает нерентабельным бизнес, окажется под угрозой валюта, будет подорван иностранный кредит, ослабеет взаимное доверие, наступит полный паралич предпринимательской деятельности. Не призрачная угроза коммунистической революции, но тот неопровержимый факт, что рабочий класс в состоянии осуществить насильственное вмешательство в экономику с самыми губительными последствиями для нее, и породил скрытый страх, который в критической ситуации вырвался наружу в приступе фашистской паники.
Опасности, которые представляла рыночная экономика для человека и для природы, не поддаются четкому разграничению. Реакция на нее со стороны как рабочего класса, так и крестьянства вела к протекционизму, в первом случае — главным образом в виде социального законодательства и фабричных законов, во втором — в форме аграрных тарифов и земельных законов. Существовало, впрочем, и одно весьма важное различие: в чрезвычайных обстоятельствах фермеры и крестьяне Европы защищали рыночную систему, которую политика рабочего класса ставила под угрозу. Кризис системы, нестабильной по самой своей природе, был вызван действиями обоих крыльев протекционистского движения, однако связанные с землей социальные слои обнаружили в этих условиях склонность к компромиссу с рыночной системой, тогда как широкий класс наемных работников не побоялся нарушить ее правила и открыто бросить ей вызов.
Глава 16
Рынок и организация производства
Даже само капиталистическое предприятие надо было защищать от неограниченного воздействия рыночного механизма. Этим признанием должно быть развеяно подозрение, которое сами термины «человек» и «природа» иногда пробуждают в искушенных умах, тяготеющих к тому, чтобы все разговоры о защите труда и земли воспринимать как результат влияния устаревших идей, а быть может, и просто как попытку замаскировать интересы крупных монополий.
В действительности как в случае с производственным предприятием, так и тогда, когда речь заходила о человеке и природе, опасность оставалась реальной и объективной. Потребность в защите обусловливалась тем, каким образом в условиях рыночной системы было организовано денежное снабжение. Централизованное банковское дело по существу представляло собой механизм, сформированный для оказания защиты, без которой рынок уничтожил бы своих собственных детей, т. е. самые разные деловые предприятия. Однако в конечном счете именно такая форма защиты самым непосредственным образом способствовала падению международной системы.
Если опасности, грозящие земле и труду в силу крайней неупорядоченности рынка, вполне очевидны, то угроза предприятию, кроящаяся в условиях существования денежной системы, не так заметна. Тем не менее если прибыли зависят от цен, тогда денежные операции, от которых зависит ценообразование, должны иметь жизненно важное значение для функционирования любой системы, направленной на получение прибыли. Если в пределах долгого промежутка времени изменения в продажной цене товара не должны сказываться на прибыли, поскольку цены будут соответственно подниматься и падать, то по отношению к короткому промежутку это не так, поскольку до фиксированного изменения цен на договорной основе должно наблюдаться определенное отставание. Среди таких цен есть и цена на труд, которая вместе со многими другими ценами вполне естественным образом фиксируется посредством договора. Следовательно, если по причинам, связанным с деньгами, уровень цен падал на протяжении значительного периода времени, предприятие находилось на грани закрытия, что сопровождалось распадом организации производства и основательным уничтожением капитала. Тревогу вселяли не низкие цены, а снижающиеся. Юм известен как основатель количественной теории денег с характерным для нее открытием, согласно которому предприятие не несет потерь, если количество денег уменьшилось вдвое, поскольку цены просто снизятся вдвое по сравнению со своим прежним уровнем. Он забыл, что предприятие может быть уничтожено в ходе этого процесса.
Легко понять, почему система товарных денег наподобие той, которую рыночный механизм стремится ввести без внешнего вмешательства, несовместима с промышленным производством. Товарные деньги — просто товар, который в силу каких-то обстоятельств функционирует как деньги, и поэтому его количество в принципе вообще не может возрастать, разве что в том случае, когда уменьшается количество товаров, не функционирующих как деньги. На практике товарные деньги — это обычно золото или серебро, количество которого может возрасти и за короткий промежуток времени, но не намного. Однако
