Кляйнцайт, пережить это невозможно. Он записал вторую строчку, третью, завершил первый абзац. Рычание и кровь прекратились, желтая бумага с урчанием терлась об его ноги, первый абзац пел и танцевал, кувыркался и играл на заре, на зеленой траве.
Да здравствуют афиняне, сказал Кляйнцайт и отправился спать.
Ха–ха
Кляйнцайт в страхе пробудился, думая о написанном им абзаце, почувствовал, как тот нарастает в нем, словно гигантская волна, накатывается, накатывается, неужто его так много? Спокойно, сказал он себе. Думай на афинский лад. Мерные взмахи весел, остроносые корабли рассекают воду, он подошел к шкафу, чтобы взять свой тренировочный костюм и кроссовки. Ни костюма, ни кроссовок. Он забыл про большую чистку. Ничего, сказал он, вывел своих гоплитов на прогулку по набережной, где обычно он совершал свои утренние пробежки.
Груды коричневых и желтых листьев у парапета. Зима близко, свет уже не так ярок. Серая река, серое небо, дорожные рабочие с лопатами, черные на сером, беззвучно засыпают желтым песком трещины между камнями мостовой. Статуя Томаса Мора с позолоченным лицом. Вереница прогулочных катеров, осевших под тяжестью своих обязанностей увеселять, зачалена за оранжевые буи. Землечерпалка, занятая углублением речного дна. Зеленая бронзовая статуя обнаженной девушки. Серые краски застыли в неподвижности, задержали дыхание. Что, если гигантская волна прекратит свой бег, подумал Кляйнцайт. Что тогда?
Возле него притормозила громадная фура. Из окна высунулся водитель.
— Как мне заехать на твою площадь? — задал он вопрос.
— Зачем это? — спросил Кляйнцайт.
— Черт, да ведь должен я это все доставить или нет!?
— А что там у тебя? — спросил Кляйнцайт.
— А тебе?то что?
— Не думай, что я приму все, что бы мне ни доставили.
— Так это, стало быть, ты тут дожидаешься этого?
— Смотря по тому, что у тебя там, — уклонился Кляйнцайт.
— Смертный ужас[4] — ответил водитель. Фура была, наверное, с милю длиной, сзади у нее висела табличка: «ОСТОРОЖНО, ПРИЦЕП!».
— Так, — сказал Кляйнцайт. — После моста свернешь налево, затем перед светофором второй поворот направо, затем второй светофор после левого поворота, затем третье кольцо после отводной дороги, потом первый левый поворот сразу после кабачка «Зеленый человек» на углу. — Это заведет его прямиком в Баттерси, подумал Кляйнцайт, и даст мне час форы.
— Будь любезен, повтори все сначала, — попросил водитель.
— Я?то повторю, если ты повторишь, — ответил Кляйнцайт. — Что ты сказал в самом начале?
Водитель оценивающе посмотрел на Кляйнцайта, закурил, глубоко затянулся.
— Я спросил, как проехать на Мавританскую площадь.
— А потом ты сказал, что это доставка…
— Из «Мортон Тейлор». Ты что, инспектор?
— Извини, — сказал Кляйнцайт. — Я в последнее время слышу как?то… — Он бросил взгляд на борт фуры. На нем красовалась надпись трехфутовыми буквами, достаточно безобидная: СМЕРТНЫЙ УЖАС.. — Мавританская площадь — это где?то в Сити. — сказал он. — Тебе надо повернуть назад и ехать как ехал, вдоль набережной мимо Блэкфрайарс–Бридж на Виктория–cтрит, а там кого?нибудь спросить.
— Счастливо, — бросил водитель. Фура тронулась.
— Пожалуйста, — ответил Кляйнцайт. Он продолжил свой путь мимо пунктов, которые всегда служили ему ориентирами во время пробежки, мимо моста, телефонного киоска, мимо светофора, на ту улицу, которая вела к фармацевтическому садику. Здесь он повернул обратно, думая одновременно на афинский, абзацный и ключной лад. Впереди на расстоянии, просвечивая коричневыми и желтыми листьями, удалялись от него призрачные дети, которые были больше не его. Вот так мы это и делаем, произнесла Память. Всех удаляем.
Я запамятовал, как все замирает утром в ожидании у реки, сказал Кляйнцайт. Он тут же вернулся к афинскому образу мышления, построил своих гоплитов впереди себя в тонкую красную шеренгу, вместе они промаршировали домой, здесь он позавтракал, взял свой диванную подушку, глокеншпиль, Фукидида, желтую бумагу, стихотворения и начатый абзац, положил в карман ключ и спустился в Подземку.
В поезде он прочел об осаде Платеи, о том, как пелопоннесцы насыпали возле города вал, а платейцы в это время воздвигли внутри города со стороны вала оборонительный помост. В те времена трусов не водилось, думал Кляйнцайт. А ведь то даже не афиняне.
На своем месте в переходе он приклеил к стене два стихотворения и написал два новых: стихотворение о зеленой бронзовой девушке и стихотворение про «Мортон Тейлор». Особенно ему понравились две заключительный строчки из второго стихотворения:
Сплошная эзотерика, подумал Кляйнцайт. Пусть их гадают. В то время как он сидел, скрестив ноги, и писал на желтой бумаге, перед ним остановилась молодая пара. Большие оранжевые ранцы, джинсы, на шее у каждого анк[5] на ногах — армейские ботинки.
— Вы гадаете? — спросила девушка.
— Постоянно, — немедленно ответил Кляйнцайт. — 50 пенсов.
— Давай, Карен, — подстегнул ее парень.
— Погадайте нам, — решилась девушка и протянула Кляйнцайту 50 пенсов.
— Ладно, — сказал Кляйнцайт. — Напишите свои имена на желтой бумаге.
Они написали имена: Карен и Питер. Кляйнцайт разорвал бумагу, потряс кусочки в ладонях, дал им упасть на пол, перемешал их.
— Путешествие, — сказал он.
— Серьезно? — спросил Питер.
— Поиск, — сказал Кляйнцайт. — Сложная дорога, долгий поиск, много находок. Место посева и сбора. Свет свечи, хлеб домашней выпечки, братство единомышленников, гармония с собой и с природой. Мир, но и внутренний поиск.
— Вместе? — спросила Карен.
— Вместе, — ответил Кляйнцайт, — но не обязательно в одном и том же месте.
— Фантастика, — сказала Карен.
— Хренотня, — сказал Питер. Они ушли.
Легкие 50 пенсов, подумал Кляйнцайт и написал на желтой бумаге объявление:
Следующими были две женщины, обе в черных брючных костюмах. Старшая была выше ростом, широкая в кости, с короткими седыми волосами, во рту ее дымилась сигарета, в целом она здорово смахивала на капитана клипера.
— Пойдем же, Эмили, — потянула она свою подругу, когда та остановилась. — Я хочу успеть в Америкэн Экспресс, пока он не закрылся.
— Но ты вечно торопишься куда?то, стоит мне на минутку остановиться, — ответила Эмили, улыбнувшись Кляйнцайту. Она была юная и стройная и запросто могла сойти за общую любимицу на том судне, где женщина постарше была капитаном. — Стихи, — произнесла она. — И гадание. Как вы думаете, что нас ждет?
