нет.
– Не имеет значения, где именно мы будем говорить. Главное, чтобы наш разговор состоялся. – Янтарь пристально изучала его глазами, словно какую-нибудь редкую и драгоценную книгу. – К тому же пребывание на людях дарит порой больше возможностей для беседы с глазу на глаз, нежели самое полное уединение.
– Как-как? – невольно переспросил Уинтроу. Эта женщина изъяснялась так загадочно и сложно, что он и сам волей-неволей принимался следить за своей речью. Не говоря уж о том, что услышанное от нее приходилось разгадывать как ребусы. На всякий случай он извинился: – Правду молвить, я до того устал, что плохо соображаю.
– Мы все вымотались, – кивнула она. – Слишком много событий для одного дня. Да и кто бы мог подумать, сколько разных нитей сплетется в один узелок. Но так все обычно и происходит. И конец каждой нитки много-много раз проникает сквозь разные петли, прежде чем все разгладится.
И Янтарь улыбнулась ему. Они стояли на кормовой палубе в потемках, нарушаемых лишь светом далеких костров на берегу. Уинтроу даже толком не различал лица собеседницы, только неясную игру света и тени. Улыбку, впрочем, он различил. И то, как она вертела в руках перчатки.
– Так ты хотела поговорить, – напомнил он в надежде, что она наконец-то доберется до сути дела.
– Да, хотела. Чтобы повторить то, что ты сам мне, кажется, раза три уже сказал: прости. Прости меня, Уинтроу Вестрит. До сегодняшнего дня я сама понятия не имела, как мне недоставало тебя. Я же искала тебя больше двух с половиной лет. Это при том, что мы с тобой, наверное, в Удачном ходили по одним и тем же улицам. Я чувствовала твое присутствие. Некоторое время ты был совсем близко, а потом вдруг исчез. И вместо тебя я встретила твою тетку. А попозже – и сестру. Но я некоторым образом чувствовала, что мне нужен был именно ты. Ведь именно тебя я должна была разыскать. И теперь, когда мы наконец встретились, я окончательно это поняла и могу отбросить все сомнения прочь. – Янтарь вздохнула и, покачав головой, продолжала уже без всякой высокопарной загадочности: – Я не знаю, удалось ли мне совершить то, что я должна была совершить. Не знаю я и того, сыграл ли ты уже свою роль – или только приступаешь к самому важному. Я так устала от незнания, Уинтроу Вестрит. Я устала всего лишь гадать да надеяться, стараясь при этом делать все, что могла. Я хотела бы хоть однажды для разнообразия доподлинно убедиться, что все было правильно!
А у него все кости буквально гудели от изнеможения. Ее слова подталкивали и почти подтолкнули его к какому-то очень важному пониманию. Но в голове не осталось ничего даже отдаленно похожего на умную мысль, и он решил отделаться вежливостью.
– Будет правильно, – сказал он, – если ты как следует выспишься. Я, например, точно помру, если сейчас же не лягу! Правда, койку я вряд ли смогу тебе предложить, но вот пару чистых одеял найду непременно.
Он не мог видеть ее глаз, но чувствовал, что она смотрит ему в лицо. Она спросила почти с отчаянием:
– Ты в самом деле ничего не ощущаешь? Вот ты глядишь на меня – и никакая искра не пробегает? Ни чувства взаимосвязи, ни эха некоей утраченной возможности, ни тоски о неизведанных путях?
Уинтроу чуть не рассмеялся. Вот бы знать, что за ответ она силилась из него вымучить? Вслух он сказал:
– Сейчас, честно тебе скажу, я только и мечтаю что о несмятой постели.
Давным-давно, еще в монастырские времена, ему однажды пришлось прятаться в деревянной хижине во время грозы. Он стоял в дверях и любовался буйством природы, держась рукой за мокрый косяк, когда молния угодила в дерево совсем рядом с домиком. Небесный огонь надвое расколол дуб, а Уинтроу ощутил столь близкое присутствие вселенской силы, что распластался на земле под дождем. И надо же – нечто подобное вновь настигло его теперь. Золотая женщина содрогнулась так, словно он ударил ее, а в глазах на мгновение очень ярко вспыхнуло пламя далеких костров.
– Несмятая постель, – повторила она. – И женщина, с которой не возлегли. Постель – по праву твоя. Что же до женщины, она, может, и придет со временем на твое ложе, но полностью принадлежать тебе не будет никогда. Однако дитя будет твоим. Ибо дитя принадлежит не зачавшему его, но лишь тому, кто лепит из него человека.
Множественные значения сказанного слоились и кружились, точно капли дождя, вновь посыпавшего с небес. К дождю примешивался мелкий град. Градины прыгали по палубе и отскакивали от плеч Уинтроу.
– Это ты о ребенке Этты говоришь? – спросил он.
– Зачем спрашиваешь? – Она склонила голову к плечу. – Ты сам все знаешь лучше меня. Мои уста произнесли эти слова, но смысл принадлежит другому. А ты хоть сам замечаешь, как ты назвал его? Ты сказал «ребенок Этты», хотя все кругом только и говорят, что о «ребенке Кеннита».
Уинтроу поежился и ответил:
– Ну а почему бы мне не называть его по ней? Ребенка, как-никак, зачинают оба родителя! И это дитя ценно не только потому, что Кеннит был его отцом. А значит, упоминать о нем лишь в связи с Кеннитом – значит как бы принижать Этту. И вот что я тебе еще скажу: незнакомка. Этта во многих отношениях больше подходит на роль матери короля, нежели Кеннит – на роль отца королевича!
– Тем более тебе следует всегда быть подле него, – проговорила Янтарь. – Ибо тебе суждено быть одним из немногих, кто отдает себе в этом отчет.
– Кто ты? – требовательно осведомился Уинтроу. – Кто ты такая?
Но тут проливной дождь внезапно ударил с силой стихийного бедствия, а градины сделались крупнее и стали лупить весьма ощутимо.
– Скорее внутрь! – крикнул Уинтроу и побежал к ближайшей двери.
Юркнув в корабельную рубку, он придержал дверь открытой для Янтарь. Но женщина, вбежавшая под кров следом за ним, оказалась совсем другой. Это была не кто иная, как Этта. Уинтроу выглянул наружу, ища свою недавнюю собеседницу, но там никого не было видно.
Этта тем временем отбросила с головы капюшон. Мокрые волосы слиплись, глаза были невероятно большими. Она никак не могла отдышаться, но не оттого, что запыхалась на бегу. А когда она заговорила, то произнесла слова, шедшие непосредственно из глубины души.
