Сильвена встала, попрощалась с Робером Галоном, склонившим голову с видом оскорбленного величия, помахала пальцами Жизели, которая отвела взгляд. Затем она простилась со служащими, которые сделали вывод, что им тоже пора подыскивать новое место.
Разрешение на свидание, которое Мора предъявил надзирателю, было фальшивым, но выглядело как настоящее. Его достали из загашников полиции, где было несколько пустых бланков на случай, если потребуется допросить заключенного так, чтобы никто об этом не знал.
Впрочем, надзиратель знал Мора. Он едва взглянул на бумажку и даже выразил сожаление, что среди его подопечных находится и комиссар. Он отвел Мора в приемную. Через несколько секунд появился Вержа. У него было розовое отдохнувшее лицо.
— Все идет как по маслу, — начал Мора. — Я разговаривал с Сильвеной по телефону. Она вернулась из Швейцарии и рассталась со своим боссом.
Он поведал о своей беседе со следователем. Даже если ему грозит только Дисциплинарный совет, у него есть все шансы оставаться всю жизнь инспектором. Следовательно, ни цветов, ни сожалений. Он подготавливал арест того левака. И здесь будет все в порядке.
— Ты должен заняться Вентури, — сказал Вержа.
Мора согласился с воодушевлением: он не любил корсиканца.
— Ты вступишь с ним в контакт. Скажешь ему, что хочешь видеть его после того, как он проведет операцию, и до того, как он отдаст деньги Альже.
— А если он меня пошлет подальше?
— Ты ему мило скажешь, что предупредишь свое начальство о том, что готовится.
— Этим я разоблачу вас!
— Нет. Альже отменит операцию и не скажет ни слова. Или же — и я думаю, что произойдет именно так — он прикажет Вентури согласиться. Но ты подвергнешься большой опасности. И я тоже, поскольку буду вместе с тобой. Вентури получит указание нас прикончить, но не сумеет этого сделать, потому что мы будем настороже и потому что мы умнее.
Мора удивился: не превратила ли тюрьма просто хорошего полицейского в ясновидящего? Вержа расхохотался: просто-напросто он знает Альже и положение вещей.
— Он сейчас воображает, что меня обманули как ребенка. Я в тюрьме, и он думает, что все деньги достанутся ему и его компаньону, имя которого я когда-нибудь узнаю. Его взяли за горло. Когда Вентури доложит ему, что ты хочешь его видеть, Альже не будет колебаться ни секунды: ты должен исчезнуть, поскольку ты единственный свидетель и мой помощник. Так как он знает к тому же о твоих плохих отношениях с правосудием, то посчитает, что не станут поднимать всех на ноги, чтобы отомстить за тебя. То же рассуждение годится и в отношении меня.
Все же Мора по-прежнему удивлялся: можно ли читать будущее с такой уверенностью? Вержа покрутил пальцем у виска.
— Трик-трак, как говорил Хэмфри Богарт. В жизни надо думать. Это то, что меня до сих пор спасало. И одновременно утомляло.
— Вентури, возможно, явится со всей своей командой!
— Возможно, но не обязательно: обычно все торопятся исчезнуть как можно скорей. Во всяком случае, мы примем меры предосторожности.
— Вы подумали о месте свидания?
— Да, — ответил Вержа с явным удовольствием.
Вержа не удивил визит Моники. Удивило его то, что она ему рассказала. Она пришла вскоре после Мора, получив разрешение повидать мужа от следователя Дельмеса.
Утром ее посетил Сала, вежливый, огорченный, говоривший плаксивым голосом. Он в отчаянии от того, что происходит. Вержа был у него самый выдающийся сотрудник. Он не представляет, как сможет противостоять волне преступности теперь, когда плотина разрушена. Какое несчастье, повторил он перед тем, как выложить цель своего визита. Вержа по недосмотру унес кое-какие бумаги, и необходимо как можно скорее возвратить их. Знает ли Моника, где он их держит?
— Я ответила — нет, тем более что это правда, — сказала она.
Тогда он принялся «по-дружески» расспрашивать ее, желая знать, какой была их супружеская жизнь.
— Прекрасной, — ответила я ему.
Он ей не поверил. Даже заговорил о Сильвене. Но Моника изобразила полное неведение.
— Я сказала ему, что ты почти никогда не ночевал вне дома, что ты был таким же мужем, как другие, не лучше, не хуже.
Они сидели друг против друга, разделенные стеклом, снабженным микрофоном. Вержа улыбнулся Монике.
— Я не сказала ому, что ты мечтал уехать в Венесуэлу, — проговорила она.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Ты записал расписание на обложке одного из проспектов «Эр Франс». Я проверила. Это не соответствует ни одному рейсу из Франции. Но подходит, если лететь в Каракас из Женевы.
Он ждал продолжения. Досадная оплошность. Когда-то он утверждал, что даже самый ловкий преступник всегда допускает ошибку, пусть незначительную, но которая позволяет добраться до него.
— Я не отдала этот проспект Сала, — сказала Моника. — Я его надежно спрятала.
— В качестве сувенира?
— Не надо меня обижать. Ты исчезнешь. Так или иначе. Я не хочу тебе мешать.
Она как будто произносила слова любви, тихим голосом, с нежным выражением лица.
— Я принесла тебе документы. Ты их заполнишь. Они дадут мне все права на пенсию и остальное. Это самое меньшее, о чем я могу просить. Они в порядке. Я воспользовалась визитом Сала, чтобы попросить их у него. Он прислал их через час и заверил меня, что ты не потеряешь свои права. Он был рад, что я их унаследую. Но он не получит расписание самолетов. Если, конечно, ты понимаешь, что к чему.
Она вытащила документы из сумки.
— С моим бизнесом и твоей пенсией мне будет на что жить. Самым законным образом.
Она улыбнулась.
— Я совсем мещаночка.
Моника поднялась, сказав, что должна вернуться в магазин. Она послала ему воздушный поцелуй. Выходя, она отдала документы тюремщику. Вержа был очень рад этому визиту: всегда ведь неприятны угрызения совести.
Ле Муану, юноше с упитанным лицом, обрамленным длинной шевелюрой, которая порой падала на его мощные плечи, было 22 года. Он учился на математическом факультете и активно участвовал в движении, которое объединяло самых ярых леваков. Добрые души, посчитавшие, что если в молодости не досадишь всем и каждому, то уж не сделаешь этого никогда.
Он решительно уселся на пол против окна в то время, как Мора производил обыск в сопровождении инспектора Эстева, который после ареста Вержа не переставал гневаться. Ле Муан жил в грязной двухкомнатной квартире на людной улице. Двое из его друзей караулили на тротуаре, готовые разнести свежие новости, может быть, об аресте.
Мора подошел к газовой плитке, просунул руку под линолеум, отделяющий ее от тумбочки, и испустил торжествующий крик. Повернувшись к Ле Муану, он показал ему сложенную вчетверо бумагу.
— Что это, по-твоему?
Ле Муан тяжело поднялся.
— Не вижу, — сказал он.
Мора развернул бумагу. Стал виден план. В углу крупными буквами: Национальный парижский банк. Ле Муан выглядел ошеломленным.
— В первый раз… — начал он.
— Может быть, ты скажешь, что это я его туда сунул! — сказал Мора.
