Как и Кинроув, я считаю твою выходку безумной. Ты разворошишь осиное гнездо, а ужалят всех нас. Думаю, я поступлю так же, как и Кинроув. Постараюсь, чем смогу, защитить мой клан и буду надеяться, что остальные из народа сумеют позаботиться о себе сами.
Несмотря на то что Джодоли оставался в ее власти, он разговаривал с ней так, как если бы она была капризным маленьким ребенком. И его пренебрежение не ускользнуло от ее внимания.
— Когда я прогоню прочь захватчиков, — процедила она сквозь зубы, — я пошлю за тобой. И ты придешь ко мне и станешь благодарить меня и просить прощения за то, как ошибался во мне. Думаю, ты будешь удивлен, сколько воинов встанет на защиту наших земель, когда я призову их к оружию. Многим из нас уже тошно, они устали ждать, ждать и ждать, пока кто-то не соберется прогнать захватчиков.
Я подумал, ему хватит ума промолчать. Рядом с ним стояла Фирада и держала чашу у его губ. Мальчик-солдат с завистью наблюдал за тем, как он жадно пьет. Подняв голову от чашки, он трижды глубоко вдохнул и выдохнул. Дэйси уже начала отворачиваться, когда он заговорил с ней:
— Они всегда приходили на наши земли, Дэйси. Захватчики здесь не впервые. Сходи к предкам, если не веришь мне. Отправься быстроходом к старейшему из твоего клана и спроси. Они всегда приходили в разгар лета, чтобы торговать с нами. В прежние времена, до того, как они построили свой форт Геттис, мы позволяли им приходить в горы, а некоторые даже добирались до ярмарки. Как еще, по-твоему, они могли о ней узнать? И лишь когда они задумали построить дорогу через долину наших предков, нам пришлось их остановить. Если ты убьешь захватчиков, пусть даже всех до единого в форте Геттис, ты что, действительно думаешь, что больше никто не придет? Как ты можешь быть настолько ребячливой и простодушной, чтобы верить, что убийство прогонит их прочь навсегда?
Лицо Дэйси исказила гримаса ярости. Она наклонилась вперед и смерила его мрачным взглядом.
— Я убью стольких, сколько смогу убить. Если появятся новые, я стану сражаться с ними и убивать их. А если вслед за ними придут и другие, я убью и их тоже. Сколько их всего может быть? Рано или поздно они перестанут приходить. Или я перебью всех. — Она отвела взгляд от Джодоли и повернулась ко мне. — Убивать их вовсе не так уж трудно. Сейчас я покажу тебе. Я начну с этого.
Она двинулась ко мне, как огромная, тяжелая кошка, завидевшая добычу. Меч, приставленный к моей груди, по-прежнему не позволял мальчику-солдату шевельнуться, давя на него силой железа. Пот ручьями стекал по моей спине и бокам. Голова его кружилась, его подташнивало, но он всеми силами старался уберечь свою магию от железа. Его запасы стремительно таяли. Оликея и Ликари отважились отбиться от кучки слуг и кормильцев, все еще толпящихся у стены. Оликея казалась одновременно разъяренной и испуганной. Когда Дэйси направилась ко мне. Ликари с криком вырвался из рук матери и встал между наступающей великой и мной. Он посмотрел на железный меч, явно почувствовав, как тот вытягивает из меня силы, и, задыхаясь от ужаса, повернулся лицом к приближающейся женщине.
Та едва удостоила его взгляда.
— С дороги, мальчик.
— Нет. Остановись! Он наш великий! Я его кормилец. Я не могу позволить тебе убить его. Сперва тебе придется убить меня!
Он не угрожал ей, а просто повторял то, что было известно всем. Любой кормилец пожертвует жизнью, чтобы защитить своего великого.
Дэйси остановилась.
— Отойди от него, малый. Он тебя обманул. Он не из народа и не заслуживает твоей верности, не говоря уже о смерти.
— Ты ошибаешься, — с трудом выдохнул мальчик-солдат.
— Замолчи!
Он не обратил внимания на ее приказ.
— Убей меня, и ты пойдешь против той самой магии, что сделала тебя великой.
Он говорил не гладко, но выплевывал по несколько слов за раз. Я чувствовал во рту привкус крови. Он больше не мог противостоять железу.
— Ты выбросишь инструмент, оружие, созданное магией. Если ты меня убьешь, а затем ввяжешься в сражение с захватчиками, ты поведешь своих воинов на бойню. Они будут умирать дюжинами, сотнями. Захватчики придут в ярость и пошлют против тебя тысячи. Без танца Кинроува, который удерживал их, они хлынут, словно разлившаяся гневная река, и затопят твой лес смертью.
— Замолчи!
— Ты угрожаешь нам железом! У кого ты этому научилась? Думаешь, они не выстрелят железом в твое тело, разрушив твою магию? Думаешь, народ выживет в отличие от жителей равнин? Захватчики одолели их железом и пулями, и если ты объявишь им такую же войну, то и конец твой окажется таким же.
Ее гнев рос с каждым словом, которое он выдыхал. Она стояла перед нами и раздувалась, точно разъяренная кошка. Казалось, она подыскивает слова или собирается с духом, чтобы прикончить его.
Он говорил все тише, шепотом, угасающим вместе с его силами.
— Но я знаю, как прогнать захватчиков. Именно для этого меня и создала магия. Только олень знает, как победить другого оленя в битве сталкивающихся рогов. Тюлень, каким бы храбрым и сильным он ни был, не сможет сражаться так же. — Он отдышался и с усилием сглотнул. — Я знаю, как обернуть их собственные пути против них. Танец Кинроува не остановит их. — Он прервался, глотнул воздуха. — Ты не сможешь убить достаточно захватчиков, чтобы их остановить. — Он задохнулся, с трудом переведя дух, в глазах начинало темнеть. — Но я знаю, что нужно сделать. Не убивай единственного великого, который знает…
Его голос стих, голова поникла. Вокруг нас сомкнулась темнота. Я ничего не видел, а звуки, которые слышал, доносились словно издалека. Мои руки и ноги онемели, а потом я и вовсе перестал их чувствовать. Мальчик-солдат потерял сознание, и я оказался отрезан от ощущений тела, паря в черной пустоте.
Пронзительно визжал, наверное, Ликари. Кричала какая-то женщина, возможно Оликея, хотя это могла быть и Дэйси, требующая, чтобы мальчик-солдат открыл ей известную ему тайну. Я все еще ощущал присутствие железа в опасной близости от нас. Мне хотелось сбежать из этого тела, отправиться за помощью к Лисане или навестить во сне Эпини, сделать хоть что-нибудь, но и его магия, и собственные силы так истощились, что я оказался запертым в нем. Запертым и осознающим происходящее, в то время как он пребывал в блаженном неведении о том, что нам грозит неминуемая смерть. Я ждал, разрываясь между ожиданием и ужасом перед тем мигом, когда железный меч вонзится мне в сердце. Я не хотел умирать, но, перед тем как лишиться чувств, мальчик-солдат пригрозил мне единственным, что могло быть хуже смерти, — полным бесчестием. Он пообещал Дэйси, что станет предателем и обратит мое знание собственного народа против него самого.
Время течет иначе, когда человек лишен ощущений, но остается в сознании. Казалось, я провел многие годы в этом жутком подвешенном состоянии, разрываясь между надеждой, что он умрет, и опасением, что выживет и обречет меня на предательство. Проходили часы, а то и дни. Отчаянно стремясь сохранить честь, я пытался вернуть себе свое тело, но даже не представлял, как это сделать. Я не чувствовал рук и ног, не мог открыть глаза. Я не знал, бьется ли мое сердце, и не мог управлять собственным дыханием. Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову: а если он уже мертв, но не забрал меня с собой. Возможно, его часть моего разума исчезла, мое тело упокоилось и начало коченеть, а я застрял позади в нежизни, которая тем не менее не была смертью. Будь у меня рот и легкие, я бы заорал. Вместо этого я сделал то, что удивило меня самого: я взмолился.
Не доброму богу, а богу смерти и равновесия. Я молился богу, требовавшему от меня жизнь или смерть.
— Приди и возьми меня, — умолял я его, — возьми жизнь или смерть, чем бы это ни было, и будь доволен. Я отдаю тебе это добровольно.
Ответа не было, и в безграничной тьме я спрашивал себя, не совершил ли только что святотатства против доброго бога и не это ли подразумевается под нечестивостью.
Я никогда не узнаю, сколько времени провел в таком состоянии. Знаю только, что, прежде чем мальчик-солдат вновь пришел в себя, я ощутил его рядом с собой. На краткий миг я подумал, что смогу впитать его в себя и снова стать целым, на моих условиях. Я замер, опасаясь, что, если я как-то потревожу его, он воспротивится мне. Постепенно я снова начал ощущать свое тело. Голова моя болела и кружилась.
