я конспективно рассказывала ей все домашние задания, которые нужно было сделать на сегодня. Пока я умывалась и одевалась, она списывала письменные задания. Во время завтрака я просвещала ее по поводу устных. За пять минут ходьбы до школы я умудрялась даже заставить ее выучить кое-что наизусть. В общем, все были довольны.
И вот звонит она мне: «Галка, выручай, ни одну повязку не помню». Я пришла к ней и, не жалея бинтов, на наглядном примере и ее бренном теле продемонстрировала ей все повязки, которым нас учили. Начнем с головы — там, конечно, шапочка Гиппократа. Потом повязки на ухо, нос и подбородок. Затем — повязка на плечо, давящая на грудь. Повязка на кисть, на палец на другой руке, «колосок» на локоть, фиксирующая на руку. Повязка на промежность, «носок», повязка на колено (колено при этом согнуто).
И тут раздается звонок. Телефонный. А должен был позвонить юноша, которому моя подруга в тот момент симпатизировала. Она рвется в коридор, но ходить в таком виде невозможно, поэтому она прыгает, балансируя на одной ноге, в темный коридор. Допрыгивает до телефона и тянет руку к трубке.
А баба Галя, которая в тот момент проходила мимо, включает над телефоном свет. Надо отдать должное, крепкая была старушка, только тихо пискнула. Тяжелая жизнь, война, блокада закалили женщину. Хотя, надо сказать, что, будь я медиком, диагностировала бы Базедову болезнь, глядя на ее лицо. Да и чего удивительного — на телефонный звонок из комнаты выпрыгивает юная нимфа, как будто упавшая с самолета на тюремную ограду, и начинает кокетливо чирикать в телефон, помахивая явно сломанной рукой со следами всех возможных повреждений. Хотя повязка на промежности дает надежду на платоническое развитие сюжета.
Ворошиловский стрелок
Военрук Николай Александрович был настоящий (нет, не полковник) майор. Несмотря на то, что имел он статус школьного преподавателя, военное прошлое было написано на всем его организме. Говорил он громко, голос имел командный, ножку держать требовал, как на настоящих строевых учениях, а вид колготок любого другого цвета, кроме телесного, вызывал у него стойкую аллергическую реакцию.
Зато он научил нас вот тому, оригинальному.
Я тогда достигла почти совершенства — у меня было три совершенно волшебных результата. 19 секунд — это снаряжение магазина автомата Калашникова, 16 секунд — его разборка и 25 секунд — сборка. И это, позвольте заметить, с контрольным спуском курка и с установкой автомата на предохранитель.
Правда, иногда результат разборки был 18 секунд — это когда мой длиннющий наманикюренный ноготь застревал в процессе доставания пенала. Да-да-да, я делала это виртуозно. Хотя, если бы начались военные действия, мои умения по сборке и разборке пригодились бы слабо — зрение у меня и тогда было не ахти.
Про стрельбу расскажу поподробнее.
Итак, винтовка ТОЗ-8. Тот еще агрегат. Мы сидим на уроке, преданно едим глазами начальство, и вид имеем лихой и придурковатый. Я — на первой парте по слабости зрения и смелости для вызова к доске. Перед нами Николай Александрович при форме и при винтовке. И рассказывает нам про нее, рассказывает. В это время в дверь класса просовывается голова Лариски (она училась в параллельном до восьмого класса) и начинает корчить всяческие рожи на предмет вызвать в коридор подружку.
Товарищ майор строго смотрит на кривляющуюся голову и командирским тоном приказывает ей подождать с той стороны конца урока. Голова перестает корчиться и исчезает. Рассказывает военрук не то чтобы весело, ну ни разу не Жванецкий, поэтому у меня поза, как и у многих в классе, — подбородок подперт рукой, а глаза так и норовят закрыться, хоть речь и про войну.
А педагог наш все про свое — и так уж он эту винтовку повернул, и эдак, и патрон в нее учебный вставил (учебный, потому что с пробитым капсюлем). И затвор передернул. А я по-прежнему сижу на первой парте, у самой двери, и почти сплю. Но его слышу. Наставил, значитца, военрук ружьишко на класс и сам же строго так говорит: «Строго! Запрещено! Направлять! Даже не заряженное оружие! На людей!»
Небрежно так поворачивает винтовку в сторону двери и нажимает на курок. Раздается большой БУМ. Почти дуплетом раздается второй БУМ. Это моя голова соскальзывает с руки и бьется лбом в парту с большой помпезностью. И лежит там, вся такая ударенная. А сверху ее хоть и не сильно, зато красиво присыпало щепками.
Я совершенно не хочу сказать, что он в меня стрелял. А что пуля из того самого учебного патрона сантиметрах в тридцати от моей головы прошла, мы потом измерили.
И тут до Николая Александровича доходит, что за дверью-то Лариска подружку ждет. Слава богу, до инфаркта дело не дошло, хотя было к тому близко. Единственный раз в жизни я видела, что это такое — «стать белым как бумага». Причем не просто бумага, а мелованная, высшего, так сказать, качества.
А Лариска в это время в буфете пирожки трескала. Так что, кроме шишки на моей многострадальной башке и дырки в двери, никаких потерь не было.
И еще мы сами стреляли. Нас вывезли в тир и дали в руки ту самую винтовку. И сказали принять положение «лежа». Ну, господа хорошие, у кого было НВП, кто помнит, как неприлично выглядит положение «лежа»? Тем более, если тебе шестнадцать лет, ты в компании таких же оболтусов, целого класса, на тебе синяя школьная форма с пиджаком-футляром и короткой юбкой, весишь ты почти девяносто килограммов, а перед тобой пять полосатых матрасов?
Посмотрела бы я на ту даму, которая смогла бы принять это положение, я уж не говорю — изящно, а просто — не порнографически.
Мы давай отказываться, а Николай Саныч настаивает, двойкой в четверти грозит, потому что ему как-то очень сложно было с этим тиром договориться. Пришлось примерять роль порнозвезды с винтовкой. Причем я ему говорила, что вижу плохо, а он: «Очков у тебя нет, Горланова, следовательно — зрение хорошее! Стреляй давай!»
Давай-то оно давай. До мишеней — 25 метров. А у меня один глаз -2, второй -5. И мишени эти я вижу о-о-очень приблизительно. То есть их наличие. Не говоря уже об их размере, разметке и десятке.
Ну, я даже не особо целилась. Так, куда-то в направлении. Выстрелила — и даже попала. Да-да, я попала в гвоздик, на котором висела соседская мишень, утопив его в стенд по самую шляпку.
После такого грандиозного выстрела винтовку отобрали. И больше никогда не давали.
Зато я знала флажковую азбуку, азбуку Морзе и то, что в момент близкого ядерного взрыва следует завернуться в белую простыню и ползти к ближайшему кладбищу.
Фея на отдыхе
После девятого класса, чтоб набраться сил для последнего рывка, родители меня вывезли на юга аж на два месяца. Месяц я была с папой в Крыму, а потом месяц с мамой и нашей общей подругой Ирой на Кавказе, в Геленджике.
То есть и Крым, и Кавказ были охвачены мной в полном объеме.
С папенькой мы отдыхали вдвоем, а вот в Геленджик я и мама отправились в компании Иры. Если уж быть совершенно точной, то Ирка была скорее подругой моей тетушки, но поскольку общение, как вы помните, у нас у всех было очень плотное, то и нашей подругой тоже. И моей, и Людмилы Ивановны.
Разница в возрасте у нас была 10 лет. У всех. То есть — мне пятнадцать (выглядела на девятнадцать-двадцать), Ирке двадцать пять (выглядела на свои), маменьке тридцать пять (выглядела на тридцать).
Иришка, как и моя тетушка, была спортсменкой, поэтому в ее южном чемодане завалялся прекрасный
