написано: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россiя» и год: «1818».
Столики кафе стояли прямо на улице. В углу, возле кухни, было дымно – жарился шашлык. К нам подошел грузин-официант – толстый, с седыми усами и висками.
– Две порции шашлыка, бокал пива, сто пятьдесят водки и бутылку фанты, – сказал папа.
Официант отошел.
– Он здесь, наверно, за день зарабатывает столько, сколько я за месяц.
– Откуда ты знаешь?
– Пиво и шашлыки – это всегда самое выгодное. На этом больше всего зарабатывают. Да и ВДНХ – место такое… Ладно, ерунда, дело не в этом. Главное, что я тебя сюда привез, что ты посмотришь на столицу. Если б Наташке не экзамены сдавать, взял бы и ее. Она тоже в Москве ведь еще не была…
Я взял бутылку фанты, налил в стакан. Папа поднял свою рюмку с водкой.
– Ну, давай за Москву, за нашу с тобой столицу… За самый лучший город… «Песня плывет, сердце поет, эти слова – о тебе, Москва-а-а», – напел он.
Мы чокнулись. Папа выпил водку одним глотком, запил пивом, взял вилкой кусок шашлыка.
Папа прожевал шашлык и сказал:
– Ты, Игорек, не смотри на меня так, что я водку пью. У каждого есть своя норма, которую он должен выпить за целую жизнь… Говорят, что когда человек рождается, на небе появляется звезда. А на ней, на этой звезде, стоит бочонок – это то, что он должен выпить за свою жизнь. У кого-то бочонок большой – и он пьет много. У кого-то маленький, и тогда наоборот. Но дело не в этом. Просто от судьбы не уйдешь, и сколько тебе суждено, столько ты выпьешь. Не больше, не меньше, а именно столько. Сколько бы ты там ни старался пить мало или, наоборот, много…
– А что в том бочонке?
– Как что?
– Ну, водка там, пиво или вино? Или, может, шампанское? Или смесь всего?
– Хороший вопрос. Скорее всего там знаешь что? Чистый спирт. Ведь в каждом алкогольном напитке есть свое содержание спирта: четыре процента в пиве, сорок процентов в водке, семнадцать процентов в портвейне. И от бочонка зависит не то, сколько ты выпьешь какого напитка – это было бы чересчур, так даже Госплан не умеет планировать – а содержание спирта во всех этих напитках. Вот это было бы правильно. Ты согласен?
Я кивнул.
– Так, значится, завтра с утра в НИИ подъемно-транспортной техники, а потом еще будет два часа на магазины. Надо купить колбасы обязательно – докторской… И зефир в шоколаде… И шоколадок пару штук, Наташе и маме. Здесь есть такие шоколадки… Как это они называются? «Очарование» вроде… Нет, «Вдохновение»…
Наш номер был в блоке с еще одним – одноместным. В комнате кроме двух кроватей и тумбочки стояло кресло с раскоряченными ножками, письменный стол и телевизор «Горизонт» на полированной тумбе. Я подошел к телевизору, нажал на красную кнопку. Он нагрелся, захрипел, на экране замелькали серые и черные полоски. Я пощелкал переключателем. Ни один канал не работал.
– Ты, значится, располагайся, – сказал папа. – А я пока умоюсь, потом – ты. И ложимся, потому что завтра еще много дел.
Папа вышел из комнаты. Я снял трубку зеленого кнопочного аппарата «VEF», набрал наугад шесть цифр. В трубке было тихо. Я набрал еще одну цифру – семерку. Послышался гудок, еще один. Что-то щелкнуло, трубку сняли.
– Аллё! – сказал взрослый женский голос. – Аллё, я вас слушаю… Не хотите разговаривать – ваше дело…
В трубке щелкнуло. Пошли короткие гудки. Я нажал на рычажок, опять набрал цифры наугад. Трубку сняла девка – может, такая, как я, по возрасту.
– Алло, – негромко сказала она. – Опять это ты, Тиша? И сколько ты будешь еще дышать в трубку? Пятый раз уже сегодня звонишь.
Я положил трубку.
Я спустился на площадку между первым и вторым этажами, отомкнул почтовый ящик, вынул «Комсомолку» и «Магiлеускую прауду».
Снизу поднимался Якимович. Он был в расстегнутом пиджаке, с большим толстым портфелем и как всегда пьяный.
– Здрасьте.
– Здравствуй, здравствуй. – Голос у него был некрасивый – тонкий, бабский. – А что это твоих мамы и папы не видно?
– Они отдыхать уехали. На Нарочь.
– Отдыхать – это хорошо. Мне тоже путевку обещали. В профкоме техникума. На август… А куда исчезли ведра?
– Какие ведра?
– Помнишь, стояли здесь ведра такие… На каждой площадке. Для отходов.
– Так их давно уже нет. Года два или три.
– Да? А я и не заметил. Я никогда в них отходы не выбрасывал. Потому что не верил, что эти отходы помогут выполнить продовольственную программу… А твои мама и папа выбрасывали?
– Не помню.
Года три или четыре назад на каждой площадке стояло железное ведро с крышкой и надписью «Для пищевых отходов», а возле сто сорок шестого дома – будка с баками для отходов. На будке была нарисована морда свиньи и написано «Продовольственную программу – в жизнь».
Якимович стал колупаться со своим почтовым ящиком. Я поднялся в квартиру, сбросил тапки, швырнул газеты на столик в прихожей, заглянул в зал. Наташа сидела за столом с учебниками. Леша на диване настраивал гитару. Я спросил:
– Когда ты меня поучишь играть?
– Хоть сейчас. Только пошли в ту комнату, чтоб Наташке не мешать.
Мы перешли в спальню. За окном дрожали от ветра зеленые листья. Ветер гнал по небу над детскими садами облака.
Леша сел на мою кровать. Он был в джинсах «Super Perry’s» с замками на задних карманах и черной рубашке с маленькой биркой «Москва».
– Короче, смотри. Самый легкий аккорд – ми-минор. Прижимаешь две струны: на этом ладу – пятая и шестая. Попробуй.
Я поставил на гриф два пальца. Леша провел по струнам. Они зазвучали глухо.
– Сильнее прижми. Так будет чище. Слышишь, как сейчас лучше? Теперь еще раз попробуй.
– А ты сам учился играть или кто-то учил тебя?
– И так, и так. Сначала ходил к одному чуваку в нашем доме… Не, вру. Еще раньше мне папаша привез самоучитель. Он и сейчас где-то дома валяется – «Самоучитель игры на шестиструнной гитаре». Но я с ним толком не разобрался, там все по нотам, а мне это на фиг не надо. Но играть хотел и пошел тогда к этому чуваку, Родиону. Он показал основные аккорды, а дальше я уже сам… Потом, в десятом классе, школа купила инструменты, и мы сделали ансамбль…
– И где вы играли?
– На вечерах несколько раз, потом – на регенератном заводе. Это был пик нашей карьеры, можно сказать. – Леша усмехнулся. Он достал из кармана рубашки пачку «Космоса» и спички, вынул сигарету, прикурил.
– А что за песни?
– Всякие разные. Итальянцев тогда еще не было – говна этого. «Землян» играли – «Поверь в мечту», «Прости, Земля», «Каскадеры». «Земляне», в общем, тоже говно, но тогда клевой музыки вообще никто не слушал. Это потом уже, в институте… Да, «Машину времени» играли – «За тех, кто в море», «Поворот», «Птицу»… «Машина» – это уже более-менее… Хотя «Динамик» все равно лучше. – Леша затянулся, стряхнул пепел в вазон с фиалкой. – Короче, смотри. Вот еще один аккорд – соль-мажор. Он сложнее, здесь надо пальцы растопырить, но ты попробуй… Может, получится… Да, вот так. Пробуй еще – и все будет
