становилось одутловатым.
Свернув на подъездную дорожку, они увидели там зеленый автомобиль госпожи Гилд. Нива велела Себастьяне подождать за рулем, поправила комбинацию под платьем и направилась к боковому входу со своим ключом. Дверь открылась тихо, охранную сигнализацию, похоже, не включили. Нива пересекла раздевалку с ячейками для обуви, крючками для верхней одежды, подогреваемым полом и через французские двери прошла на кухню.
Создавалось ощущение, что никто не заходил сюда, после того как она увезла детей. Нива постояла, переступив порог, прислушалась, затаив дыхание, ничего не услышала.
– Есть здесь кто-нибудь? – несколько раз повторила она, гадая, ответит ли ей госпожа Гилд, которая обычно никогда с ней не разговаривала (Нива полагала домоправительницу скрытой расисткой), и ответит ли Джоан, мать, которая была начисто лишена материнского инстинкта и при всех ее адвокатских успехах ничем не отличалась от ребенка.
Ничего не услышав, Нива подошла к кухонному острову и поставила на него свою сумку. Открыла шкаф, где хранились закуски, и быстро, как вор, начала наполнять большой пакет крекерами, фруктовыми рулетами, попкорном, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться.
Забрав из холодильника упаковки с нарезанным сыром и йогурты, она заметила номер господина Ласса, который был написан на листочке, приклеенном к стене рядом с телефонным аппаратом. Но что она могла ему сказать? «Ваша жена больна. Она не в себе. Я забрала детей». Нет. И, если на то пошло, за все время, проведенное в доме, она обменялась с этим человеком лишь несколькими словами. В этом великолепном доме поселилось зло, и свою первейшую обязанность, как няни и как матери, Нива видела в обеспечении безопасности детей.
Она проверила отделение над холодильной камерой для вина и обнаружила, что коробка пульмикорта пуста, как она и боялась. То есть ей предстояло идти в подвальную кладовую. Перед тем как спуститься по винтовой, устланной ковром лестнице, Нива достала из сумки черный эмалированный крест. Идя вниз, она прижимала его к боку – на всякий случай. Добравшись до нижней ступени, Нива обнаружила, что для этого времени дня в подвале слишком темно, и повернула все выключатели, прислушиваясь, пока зажигались лампы.
Они называли этот этаж подвалом, но на самом деле использовали, как и любой другой. Здесь располагался домашний кинотеатр с креслами, как в обычном кинотеатре, и тележкой с попкорном. В другой комнате валялись игрушки и стояли столы для настольных игр. Третью занимала прачечная. Там же госпожа Гилд держала постельное белье. С ними соседствовали четвертая ванная, кладовка, а недавно появился винный погреб с контролируемой пониженной температурой. Его построили, как в Европе, поэтому рабочим пришлось пробивать бетонное основание и вкапываться в землю.
Урчание нагревательного котла – он находился за одной из дверей – едва не заставило Ниву метнуться вверх по лестнице. Она уже повернулась к ступеням, но мальчику требовалось противоастматическое лекарство, слишком уж одутловатым стало его лицо.
Нива решительно пересекла подвал и, уже добравшись до кожаных кресел домашнего кинотеатра, на полпути к кладовой заметила, что окна заложены разными вещами: вот почему ясным днем в подвале было так темно. Старые коробки и игрушки кто-то нагородил башней у стены. Она закрывала маленькие окна, а тряпки и газеты отсекали оставшиеся солнечные лучи.
Нива никак не могла взять в толк, кто мог это сделать, но раздумывать не стала, а поспешила в кладовку. Нашла спрей Кина на одной полке с витаминами Джоан и пастилками, понижающими кислотность желудка. Взяла две коробки с пластиковыми флаконами и поспешила назад, даже не закрыв дверь.
Оглядывая подвал, она увидела, что дверь в прачечную приоткрыта. И что-то в этой двери, которую никогда не оставляли открытой, более всего символизировало нарушение заведенного порядка, которое так явственно ощущала Нива.
Вот тут-то она и увидела черные пятна земли на ковре, более всего напоминающие следы. Ее взгляд проследил их до двери в винный погреб, мимо которой Ниве предстояло пройти, если она хотела подняться по лестнице. Землю она увидела и на дверной ручке.
Нива почувствовала зло, когда приблизилась к двери в винный погреб. Оно таилось в чернильной темноте за дверью. Зло, лишенное души. Но не холодное. Наоборот, горячее. Но все равно зло, высматривающее добычу. Ручка двери начала поворачиваться, когда Нива проскочила мимо двери к лестнице. А потом няня, пятидесятитрехлетняя женщина с больными коленями, не поднялась, а взлетела по ступеням. На одной из последних споткнулась, оперлась рукой с крестом о стену, отбила в этом месте штукатурку. Что-то преследовало ее. Она закричала по-креольски, выскочив в залитый солнцем первый этаж. Добежав до кухонного острова, Нива схватила сумку и при этом перевернула пакет – его содержимое вывалилось на пол. Однако она была слишком испугана, чтобы оборачиваться.
Вид матери, с криком выбегающей из дома, в цветастом платье до лодыжек и черных туфлях, заставил Себастьяну выскочить из автомобиля.
– Нет! – крикнула Нива, взмахами руки загоняя ее обратно за руль. Она бежала так, будто за ней кто-то гнался, но на самом деле никто ее не преследовал. Себастьяна, встревоженная таким странным поведением Нивы, села за руль.
– Мама, что случилось?
– Поехали! – крикнула Нива, ее большая грудь тяжело вздымалась, в глазах все еще стоял страх, она не отрывала взгляда от открытой боковой двери.
– Мама… – Себастьяна включила заднюю передачу. – Это же похищение. У них законы. Ты позвонила мужу? Ты сказала, что позвонишь мужу.
Нива разжала пальцы и обнаружила, что ладонь в крови. Она так крепко сжимала крест, что поперечина врезалась в кожу. Нива позволила кресту упасть на пол.
17-й полицейский участок, Восточная 51-я улица, Манхэттен
В камере старый профессор сидел на самом краю скамьи, как можно дальше от храпящего, голого по пояс мужчины, который только что справил малую нужду, не пожелав беспокоить кого-либо вопросами о том, как добраться до унитаза в углу, и не пожелав также предварительно снять штаны.
– Сетрайкин… Сетаркян… Сетрайняк…
– Здесь, – отозвался профессор. Он как был, в рубашке с короткими рукавами, встал со скамьи и подошел к чтецу коррективного курса по антропонимике в форме полицейского офицера, стоявшему у открытой двери в камеру. Офицер выпустил его и запер дверь.
– Меня освобождают? – спросил Сетракян.
– Полагаю, что да. За вами приехал ваш сын.
– Мой…
Сетракян придержал язык и последовал за офицером в комнату для допросов. Полицейский открыл дверь и предложил ему войти.
Сетракяну потребовалось лишь несколько мгновений, пока за ним закрывалась дверь, чтобы узнать мужчину, который сидел по другую сторону стола. Это был доктор Эфраим Гудуэдер из Центра по контролю и профилактике заболеваний.
Рядом с ним сидела женщина, которую он видел возле морга. Сетракян улыбнулся их уловке, хотя появление этих двух людей его особо не удивило.
– Значит, началось, – кивнул он.
Темные мешки, свидетельства усталости и недосыпания, набрякли под глазами доктора Гудуэдера. Он оглядел старика с головы до ног.
– Вы хотите выбраться отсюда, я могу вас вытащить. Но сначала мне нужно услышать объяснение. Мне нужна информация.
– Я могу ответить на многие ваши вопросы. Но мы уже потеряли много времени. Мы должны начать действовать прямо сейчас, сию минуту, если хотим сдержать эту напасть.
– О том я и говорю. Что же это за напасть?
