трансформации, почти утихли — прежде всего их облегчало ежедневное кормление: порции красной крови подпитывали его организм, действуя примерно так же, как в организме человека действуют белки и вода, участвуя в воссоздании мышечной ткани.
В теле Боливара полностью завершилось создание новой системы циркуляции жидкостей: его артерии теперь доставляли питательные вещества в особые полости, расположенные внутри туловища. Пищеварительная система упростилась — все выделения теперь покидали тело через одно-единственное отверстие. Плоть полностью лишилась волосяного покрова и стала гладкой, как стекло. Удлинившиеся средние пальцы рук стали толстыми и грубыми, их последние фаланги, снабженные твердокаменными ногтями, больше походили на когти, в то время как все остальные ногтевые пластины словно бы растаяли — при нынешнем состоянии организма необходимость в них просто отпала, так же как отпала необходимость в волосах и гениталиях. Каждый глаз теперь представлял собой один большой зрачок, разве что образовались красные кольца, заместившие то, что когда-то было нормальными человеческими белками. Боливар ныне воспринимал тепло в оттенках серого, а его слух — роль ушей теперь выполнял внутренний орган, совершенно отличный от тех бесполезных хрящей, что прилегали к боковым частям его абсолютно гладкой головы, — неимоверно обострился: он мог слышать, как в стенках его земляной ямы копошатся насекомые.
Боливар теперь больше полагался на животные инстинкты, чем на остающиеся у него — и стремительно угасающие — человеческие чувства. Он остро ощущал солнечный цикл — даже здесь, глубоко под землей, Боливар точно знал, что на поверхности надвигается ночь.
Температура его тела ныне составляла 323 градуса Кельвина, или 50 градусов Цельсия, или же 120 градусов по шкале Фаренгейта. Здесь, в глубине земли, он испытывал приятное чувство клаустрофобии, родственное нежным ощущениям темноты и влажности, — у него появилась особая любовь к тесным, замкнутым помещениям. В недрах Боливар чувствовал себя уютно и безопасно, особенно когда в дневные часы натягивал на себя прохладный земляной полог — точно так же как люди по ночам натягивают на себя теплые одеяла.
Помимо всего этого, у него установились особые, почти товарищеские отношения с Владыкой — гораздо выше уровнем, чем та спиритическая связь, которую ощущают все дети Владыки. Боливар чуял, что среди растущего клана он был особо выделен и его готовят для какой-то большой цели. Например, он один знал, где находится гнездовье Владыки. Боливар понимал, что его сознание глубже и шире, чем у остальных. Причем понимание это рождалось помимо каких-либо эмоциональных реакций, помимо формирования особого мнения насчет собственной персоны.
Он просто понимал, и все.
Сюда, в гнездовье, Боливар был призван, чтобы находиться рядом с Владыкой, когда тот восстанет ото сна.
Дверцы вверху шкафа распахнулись. Сначала появились огромные руки, пальцы по очереди ухватили края открывшегося проема с той изящной согласованностью движений, которую могли бы продемонстрировать паучьи ноги. Владыка подтянулся и сел прямо. Комки почвы посыпались с его гигантской спины на земляное ложе.
Глаза Владыки были открыты. Он уже видел великое множество вещей, и взор его простирался далеко за пределы этого темного подземного помещения.
Схватка с охотником на вампиров — Сетракяном, доктором Гудуэдером и крысоловом Фетом, последовавшее за этим солнечное облучение — от всего этого Владыка буквально почернел, и физически, и умственно. Его плоть, когда-то чистая и светлая до прозрачности, была теперь грубой и жесткой, как плохо выделанная шкура. Эта кожа поскрипывала при ходьбе, покрываясь трещинами и отслаиваясь при каждом движении.
Тварь постоянно сдирала с тела чешуйки плоти, напоминавшие оплавленные и прилипшие к коже перья.
К этому моменту Владыка потерял уже больше сорока процентов плоти, что придавало ему вид некоего чудовищного существа, выпрастывающегося из черной растрескавшейся гипсовой формы, в которой ему придали облик. Все это происходило по той причине, что плоть Владыки не обладала способностью к регенерации: верхний слой кожи — эпидермис — просто отслаивался, обнажая дерму — нижний, незащищенный слой, испещренный сосудами, а из-под него местами проглядывал подкожный жир, прикрывающий, и то с прорехами, тонкие фасции. Цвет плоти тоже разнился — от кроваво-красного до желто-жирового, отчего казалось, что все тело покрыто невообразимой блестящей пастой из свеклы и жирного заварного крема. Сейчас капиллярные черви Владыки были особенно видны повсюду, в особенности на лице, — они словно бы плавали непосредственно под обнажившейся дермой, гоняясь наперегонки и создавая рябь по всему гигантскому телу.
Владыка почувствовал близость своего приспешника Боливара. Он перекинул массивные ноги через боковые стенки старого шкафа, со скрипом опустил их на пол и выпрямился. Комья земляного ложа все еще липли к его телу, и, по мере того как Владыка двигался, короста глины и отмершей кожи, отваливаясь, падала ему под ноги большими кусками. Обычно гладкокожий вампир восстает со своего ложа таким же чистым, как человек, принявший ванну.
Владыка содрал с тела еще несколько корок отжившей плоти. Тварь давно поняла, что не сможет быстро и свободно передвигаться, если не будет мало-помалу сбрасывать с себя мерзкую изуродованную плоть. Эта оболочка долго не протянет. Боливар, стоявший на изготовку возле неглубокой траншеи, которая служила выходом из этого подземелья, обещал быть приемлемым вариантом: он вполне подходил в качестве кандидата для новой физической оболочки Владыки, хотя бы и временной, — это даже сделало бы ему великую честь. К тому же Боливар отвечал главному условию, непременному для носителя потенциальной оболочки: у него не было ни родных, ни близких, которым он должен был бы хранить верность. С другой стороны, Боливар только-только вступил во вторую стадию эволюции. До полной зрелости ему было еще далеко.
Оболочка может подождать. Она должна подождать. У Владыки сейчас и без того было дел по горло.
Владыка двинулся вперед, показывая дорогу. Он согнулся в три погибели и, помогая себе локтями и когтями, принялся быстро карабкаться по длинному извивающемуся тоннелю, уходившему вверх. Боливар не отставал. Тварь вылезла в большую подземную камеру, находившуюся ближе к поверхности, чем гнездилище. Широкий пол ее устилал ровный слой мягкой влажной земли, словно бы здесь намечался прекрасный сад, только растения еще не дали всходы. Потолок в камере был достаточно высок — даже Владыка мог стоять здесь в полный рост.
Когда не видимое отсюда солнце ушло за горизонт и поверхность земли отдалась во власть ночной тьмы, почва вокруг Владыки зашевелилась. Появились маленькие конечности — ручонка здесь, тонкая ножка там, — словно сад и вправду ожил и из-под земли полезли первые ростки. Наконец начали воздыматься детские головки, все еще увенчанные волосами. Некоторые лица ничего не выражали, иные же были искажены гримасой боли, сопровождающей ночное перерождение этих юных существ.
То были слепые дети из автобуса. Это они вылуплялись из земли, по-прежнему незрячие, но отчаянно голодные, как новорожденные личинки. Дважды проклятые Солнцем — сначала их ослепили лучи светила, временно покрытого Луной, а потом смертоносный спектр ультрафиолетового излучения отказал им в праве на дневной свет, — эти дети должны были стать «щупальцами» Владыки, передовым отрядом его растущего ополчения. Будучи обращены, они оказались наделенными особым даром — благословенным или проклятым, как на то посмотреть: их способности восприятия намного превышали то, чем располагали остальные особи клана. Особая острота чувствования должна была сделать из них незаменимых охотников. И столь же незаменимых убийц.
Это был приказ Владыки, адресованный Боливару. Владыка вложил в голову своего помощника картинку, совсем недавно увиденную глазами Келли Гудуэдер в тот момент, когда вампирша столкнулась лицом к лицу со старым профессором на крыше дома в Испанском Гарлеме.
Тепловая аура старика была прохладной, совсем серенькой, зато меч в его руке сиял так ярко, что глазам Боливара пришлось прибегнуть к защитной реакции: его мигательные перепонки опустились, сократив поле зрения до узких горизонтальных щелей.
Келли пустилась в бегство по крыше. Боливар по-прежнему видел все словно бы из ее головы: как
