– И?
– Дядюшка был чистый елей, тетушка нервно хихикала от страха.
– А сама девушка, Джордж, – перебила бабка, – девушку-то ты видел? Какова она?
– Терпение, мэм. Доберусь и до нее. Она, мол, все еще под влиянием смерти отца и братьев (клянусь, мэм, хоть они и были моими друзьями, я уже устал повторять их имена), но я увижусь с нею завтра. А, мол, сегодня вечером мне придется довольствоваться их обществом, да еще молодого человека, подопечного дядюшки. А есть и подопечный – бедный деревенский дурачок, краснолицый и заикающийся, он весь вечер смотрел на меня с такой нескрываемой ненавистью, что я хотя бы частично понял свою беду.
– Он сам любит эту девушку? – спросила герцогиня.
– Несомненно. Он бросал на меня гневные взгляды и говорил оскорбительными намеками, так что я был рад удалиться в свою комнату, пока не задал ему трепку, которой он заслуживал. Затем, прокрутившись ночь без сна на самой твердой из кроватей (даже в Испании не встречал таких), я решил распрощаться с ними поутру и послать к черту свое обещание Перчису.
– Ты этого не сделал?
– Нет. Лучше бы сделал. Но утром меня так торжественно призвали пред светлые очи мисс Перчис, как будто она – сама принцесса Шарлотта. И, признаюсь, мной овладело любопытство. Зайдя так далеко, я должен был увидеть свою зачарованную принцессу, даже если бы это стоило мне жизни.
– Очень рада, что ты остался жить.
– Не уверен, что меня стоит с этим поздравить. Я не умер, но я обручен и женюсь, что может оказаться гораздо хуже.
– Ох, бедный Джордж, неужто все так плохо? Я боялась, что эта твоя романтика с обещаниями не доведет до добра. Но крепись, помни о восьмидесяти тысячах фунтов и забудь про девушку, которая их тебе принесет. К тому же она не может быть так уж плоха: ее братья были твоими друзьями… Но скажи скорее, какова она?
– Какова? Бедная белая маленькая мышка с красными глазами. Было видно, что она проплакала всю ночь и что ей хотелось видеть меня не больше, чем мне ее. У нее перехватило дыхание, она глотала слезы, сделала мне скромненький реверанс… Говорю вам, мэм, если бы не мое удивление, я пожалел бы малышку. Клянусь, Ричард и Френсис Перчисы могли обзавестись такой сестренкой только при помощи колдовства, другого способа я просто не могу выдумать. Об их матери я всегда слышал только хорошее.
– Ох, бедный Джордж, – снова сказала бабушка, – неужто она и впрямь такая загадка? Помнится, я считала, что она как раз подойдет в жены политическому деятелю.
– Политику? Да она не годится быть женой деревенского кюре. Она не сможет, не покраснев и не извинившись, даже поздороваться с прихожанином. Говорю вам, мэм, я в отчаянии.
– Лучше уменьши свои потери, Джордж. Откажись, да и кончено. Поговорят и забудут.
– Право же, мэм, я пытался! Как я старался! Я взял ее за маленькую безвольную лапку и сказал: «Боюсь, я расстроил вас своим предложением, да так скоро после смерти, помоги Господи, ваших близких…» Попросил прощения, заявил, что ни в коем случае не хочу причинить ей неудобства, и еще много такой слащавой чепухи, и уже льстил себя надеждой, что выговорил себе свободу, как маршевым шагом входит мой приятель дядюшка, будто подслушивал под дверью (наверняка подслушивал), поздравляет меня с достигнутым взаимопониманием, берет ее руку из моей (не понимаю, как она так оказалась), снова дает ее мне со словами: «Берите ее, мой мальчик, она – ваша», и вот вам последний акт трагедии.
Старуха невольно рассмеялась.
– Загнали в угол. Не думала, что такое может случиться с тобой, Джордж. Что же ты сделал?
– Хорошую мину при плохой игре. Один взгляд на невесту, и я понял, что от моей суженой ждать помощи не приходится. Я бы пожалел ее – она так боялась дяди, но себя мне было еще жальче.
– Так что обручение состоялось?
– Да, можно сказать, соглашение подписано и скреплено печатями, однако оглашения не будет еще несколько месяцев: вам, мол, еще надо снять траур, а нам всем получше узнать друг друга. Это все говорит мой благоприобретенный Дядюшка, трясет мне руку и просит считать его дом (а на самом деле дом его племянницы) своим. Но это уже было слишком – еще день, и я бы не смог отвечать за последствия. Я сослался на неотложные дела, на смерть отца, вообще на Бог знает что… А поскольку дело было сделано, он был так же рад избавиться от меня, как и я – уехать. Что до моей белой мышки, то она не вымолвила больше ни слова, а потихоньку всхлипывала в своем уголке и позволила мне поцеловать руку. Это мне урок, мэм, прививка от всяких рыцарских представлений.
– В чем-то ты все-таки оказался прав: дядька дурен, девицу надо спасать.
– Да, но я не тот спаситель. Прекрасно понимаю, что неотесанный деревенский парень – то ли Эдвард, то ли Эдмунд, как его там, не помню, – гораздо больше по вкусу нашей мисс. Но теперь слишком поздно. Я приготовил себе ложе…
– И мисс Перчис должна возлечь на него? – сказала старая леди, хитро подмигивая. – Сочувствую тебе, Джордж, но восемьдесят тысяч фунтов – сильное утешение.
Она зевнула и позвонила:
– Все, иди. Ты прав: абсурдно не спать, ожидая мисс Фэрбенк – ее бал, несомненно, завершится завтраком с герцогом.
Он распрощался. Теперь – найти Майлза Мандевиля и сделать так, чтобы он и слова не посмел вымолвить о приключениях Дженнифер. Мэйнверинг поймал себя на том, что мысленно не впервые называет ее по имени, а это – дурно. Однако, успокоил он себя, это потому, что он уверен: Фэрбенк – не настоящее имя, а Дженнифер – настоящее.
Как странно, подумал он, выходя из экипажа на Пикадилли, что судьба свела его с двумя такими разными девушками, и обе – Дженнифер. Ведь белая мышка в Суссексе, с которой он невольно оказался обручен, носила то же имя, что и его лондонская героиня. Это было единственным сходством между ними. Мисс Фэрбенк может попасть в двусмысленную ситуацию, но она по крайней мере – не белая мышка.
