которую узнал по описанию Гарриет Вильсон, но кучер даже не пытался протестовать.
Мэйнверинг бросил ему вожжи и поспешил к двери. Было уже поздно. Слишком поздно? Он сердито заколотил в дверь рукояткой хлыста и закричал:
– Эй, в доме, поторопитесь!
Откуда-то из кухни выползла старуха и посмотрела на него с беспокойством.
– Господи помилуй, – пробормотала она, – еще один из благородных. Будто нам сегодня мало бед… – И, повысив голос, позвала, – Джон, Джон, тут еще один…
– Иду, ма, – ответил мужской голос. Послышался разговор, потом сверху спустился низенький толстый краснолицый мужчина и передал ей таз с водой.
– Костоправ говорит делать компрессы и постоянно следить, чтобы вода была холодная. И давать ему нюхать нашатырь, чтобы он снова не отключился.
Он повернулся к Мэйнверингу:
– Прошу простить, сэр, что задержал вас, но мы совершенно выбиты из колеи сегодня. А место-то у меня всегда считалось таким спокойным, лучшим во всем Суррее.
– Жаль беспокоить вас в такое позднее время, – сказал Мэйнверинг, жалея, что не придумал раньше, как поосторожнее начать расспросы, – но я ищу одну молодую леди, которую, по моим сведениям, могли сюда привезти.
– Молодую леди, – хозяин даже поперхнулся на слове, – скорее уж молодую мегеру. И вы еще говорите «леди». Слышали бы вы, как называл ее мистер Мандевиль, когда пришел в себя! А уж он-то такой щедрый, такой приятный джентльмен. Так обойтись с ним! Да таким, как она, даже в тюрьме не место! Молодая леди, как же… Бесовка!
Мэйнверинг едва мог скрыть радость по поводу услышанного, поэтому не обращал внимания на выражения.
– Называйте ее как хотите, мой друг, только скажите, где она?
– Могу только сказать, где она должна быть: в кутузке за разбой с насилием, грабеж и не знаю, что еще, а мистер Мандевиль, такой добряк, не хочет обращаться в полицию, а ведь он пролежал без сознания с полчаса, а то и больше, прежде чем мы это обнаружили. Ведь он приказал, после того как я подал десерт, чтобы его не тревожили… Это было понятно: такая хорошенькая штучка была с ним. Хитрая бестия, как оказалось… Но откуда мне было знать, если она сидела тут и болтала о Париже и новых шляпках и еще о всяком… Откуда мне было знать, спрашиваю я, что она замышляет убийство?
– И что она сделала? – Мэйнверинг почувствовал себя гораздо лучше. Сердце, всю дорогу от Лондона выстукивавшее «слишком поздно, слишком поздно», успокоилось. Дженнифер была спасена.
– Сделала, сэр? Да не успел я отвернуться, как она хватает бутылку кларета, полную бутылку, заметьте, сэр, моего лучшего кларета, который обошелся мне Бог знает сколько за дюжину, и стукает бедного джентльмена изо всей силы по голове, обчищает его карманы, сэр, и еще у нее достает духу обмотать ему голову мокрой салфеткой, а потом как ни в чем не бывало спокойненько уходит! А он даже не хочет послать за констеблем, сэр! Никогда ничего подобного не видел: просто лежит и стонет!
– Ну, – Мэйнверинг едва не прыгал от радости, – вряд ли стоит этому удивляться. Хорош же он будет, если заявит, что его ограбила юная леди.
– Юная леди! – Хозяин снова возмутился. – Юная разбойница – вот кто она такая. И как только он связался с такой рыжей! От рыжих всегда одни только беды, уж поверьте мне…
Но Мэйнверинг уже узнал все, что ему было нужно. Дженнифер спаслась и посчиталась с Мандевилем так удачно, что ему не нужно было вмешиваться. Едва ли стоит стрелять в человека, который валяется в постели с сотрясением мозга. Вот и стремись тут совершать рыцарские поступки, со смешком подумал он. Но все-таки следовало ее как можно скорее догнать. Кроме того, ему вдруг пришла в голову мысль, обдавшая его холодом: был ли этот удар самозащитой или местью?
Словно пришпоренный, он, коротко распрощавшись с хозяином, вернулся в карету и приказал кучеру быстро ехать к центру городка. Здесь он тоже обнаружил следы Дженнифер. Хозяин постоялого двора очень точно описал ее:
– Своевольная особа, но с деньгами, – произнес он, убирая в карман монетки Мэйнверинга, – очень своевольная, но разговаривала мило, когда выполнили ее требование.
Да, она взяла его лучшую четверку лошадей, поехала в сторону Петворта, да, прямо ночью: кто-то там умер в семье, даже несколько человек, он точно знает… Мэйнверинг прервал его излияния, тоже приказал запрягать и в свою очередь поехал в сторону Дентон-Холла.
Тем временем Дженнифер проснулась, доброжелательно, но твердо отнеслась к тетиным словам по поводу ее неожиданного появления, обсудила с обрадованным управляющим денежные дела, обнаружив, что они обстоят лишь немногим хуже, чем она предполагала, и послала с нарочным три письма – герцогине, дяде и Элизабет. Содержание всех трех было примерно одинаковым. Не объясняя, как и почему, она писала, что вернулась домой и намерена остаться дома. Если кто-то будет интересоваться, то можно считать, что она никогда и не уезжала. Выражая благодарность герцогине, она не упускала из виду, что Мэйнверинг, вероятно, тоже прочитает это письмо. Это сильно осложняло задачу, и письмо вышло гораздо короче, чем ей бы хотелось. Послание к Элизабет было успокоительным, к дяде – твердым. Она писала, что поговорила с управляющим и знает, как обстоят дела. Теперь она, мол, ждет известий о помолвке Элизабет и Эдмунда и предлагает, чтобы свадьба была в Дентон-Холле, где она их ожидает.
Ну вот и покончено с прошлым. По крайней мере она привела все в порядок. Настоящее же предстало ей в образе тетушки Гернинг, которая в равной степени боялась как отсутствия мужа, так и его приезда: в любом случае ей придется выдержать ругань из-за провала всех его планов.
– Ничего не бойся, тетя, – наконец сказала Дженнифер, – я обо всем позабочусь.
– Ты, Дженни? – недоверие ясно чувствовалось в тетином голосе.
– Кто же еще? Теперь я – глава семьи. Не могу понять, почему я не додумалась до этого раньше. Я позабочусь о том, чтобы дядя обходился с вами почтительно.
Она позвонила. Она уже устала от настоящего и хотела остаться одна, чтобы подумать о будущем.
