из комнаты или ложились спать. Тут я один противостоял всему клану Шрайверов, поскольку дети переняли привычку не гасить свет от матери. Когда мы только познакомились с Марией, она всегда ложилась спать при зажженном свете. Только так она чувствовала себя в безопасности. Позднее, когда мы гостили в Вашингтоне или Хайянис-Порте и я возвращался поздно, когда все уже спали, входная дверь была не заперта, а во всем доме горел свет. Этого я никогда не понимал. Мне это казалось полным безумием. На следующее утро в качестве оправдания предлагалось что-нибудь вроде: «О, мы знали, что ты вернешься поздно, и хотели сделать тебе приятное, поэтому не стали гасить свет». Но даже если я уже был дома и среди ночи спускался вниз, там горел свет. Во всем доме сияла иллюминация, как на Таймс-сквер. Я объяснял детям, что электроэнергии не хватает, а с водой в нашем штате проблемы. Нельзя стоять под душем пятнадцать минут. Пять минут – это предел. Я стал засекать время. И нужно следить за тем, чтобы выключать за собой свет, потому что если в комнате никого нет, он уже больше никому не нужен.
До сих пор мои дочери не ложатся спать, не оставив в коридоре зажженный свет. В конце концов мне пришлось смириться с тем, что так им уютнее. Что же касается вопроса гасить свет, когда в комнате никого нет, мой отец решил бы его хорошей затрещиной, но мы с Марией наших детей не били. Когда уговоры не помогают, наш метод заключается в лишении детей чего-нибудь приятного: запрет игр, «домашний арест», запрет пользоваться машиной. Однако наказания подобного рода казались слишком уж суровыми для таких проступков, как непогашенный свет. Самым злостным нарушителем был один из мальчишек, так что в конце концов я стал выкручивать по одной лампочке, обнаружив в комнате свет, и если так продолжалось и дальше, вскоре мальчишка оказывался в полной темноте. Это происходило несколько раз, и в конце концов мой «крестовый поход» принес результаты. Теперь, когда все мы дома, мне приходится выключать свет за ребятами не чаще пары раз в неделю.
В числе тех радостей, которые приносят дети, большое место занимают праздники, для взрослых потерявшие свое прежнее значение. Когда обзаведешься собственной семьей, праздники снова становятся важными событиями, потому что теперь ты их воспринимаешь уже с двух сторон. Я прекрасно помнил, как встречали Рождество у нас в семье, когда я был маленьким: мать и отец зажигают свечки на елке, под которой лежат игрушки; все берутся за руки и хором говорят: «Heil’ge Nacht», отец играет на трубе. Но теперь я также видел Рождество глазами родителя.
Я считал себя специалистом по наряжанию елки. Это было у меня в крови. В Австрии отец и другие мужчины из деревни за три дня до Рождества уходили в лес и возвращались с елками. Считалось, что дети об этом не догадываются, потому что официально елку приносила
В шесть часов вечера накануне Рождества отец убавлял громкость радио, и наступала полная тишина. Мать говорила: «Давайте внимательно слушать, потому что, как вы помните, Кристкиндль всегда приходит около шести часов». Вскоре мы слышали тихий звонок: это звонил один из колокольчиков на елке. Судя по всему, соседская девчонка украдкой поднималась по черной лестнице в нашу спальню, однако мы обнаружили это только много времени спустя. В течение многих лет мы с Мейнхардом бросались к себе в комнату, сгребая половик, постеленный на дощатом полу. Мы задыхались, еще не успев добежать до двери, и вот, наконец, отпихивая друг друга, мы врывались в спальню. Это была великая радость.
У нас с Марией такой секретной елки не было, потому что в Америке это не принято. Здесь принято ставить елку за три-четыре недели до Рождества, и я не хотел тянуть, постоянно выслушивая жалобы детей: «Ну почему у нас до сих пор нет елки?» Вместо этого мы в американском духе собирали друзей, и каждый вешал какое-нибудь украшение. По мере того как дети взрослели, они принимали в наряжании елки все более активное участие, пока, наконец, им не стали доверять устанавливать на самую макушку ангела, звезду, фигурку Иисуса или Девы Марии.
Мы так же бурно отмечали и другие праздники. Пасха всегда приходилась на ежегодный приезд моей матери. Обычно она прилетала в Америку в середине февраля и гостила у нас два-три месяца, в зависимости от того, какой холодной и снежной была погода в Австрии. Помимо желания побыть с нами, матерью двигало также стремление спастись от самой суровой части зимы. На Пасху она становилась идеальной бабушкой, поскольку Центральная Европа славится своими традициями на этот счет: кролик, корзины, яйца, шоколад. Мать всегда раскрашивала яйца вместе с детьми: она мастерски владела этим искусством, а дети помогали ей, надев маленькие фартучки. Мать полностью занимала кухню и пекла пироги, раскатывая тесто такими тонкими слоями, что никто не мог понять, как ей это удается. Затем она раскладывала нарезанные ломтиками яблоки и сворачивала тесто. У нее получались самые восхитительные яблочные штрудели в Америке. На Пасху праздник продолжался в течение всего дня: сначала большие пасхальные корзины и маленькие подарки, затем месса, после чего пасхальные яйца и праздничный обед, а вечером к нам приходили родственники и друзья.
Мария очень старалась понравиться моей матери, и они подружились друг с другом. И, конечно, я бывал на седьмом небе от счастья, когда Юнис и Сардж гостили у нас. Так что у нас не было никаких проблем с родителями. Дети называли мою мать Оми, а она души в них не чаяла и баловала их. За долгие годы она овладела английским языком, даже окончила курсы, и теперь могла свободно поддерживать разговор с детьми, хотя общаться с детьми на иностранном языке очень непросто. Особенно они были близки с Кристиной – полное имя нашей второй дочери Кристина Аурелия.
Также моя мать баловала наших собак. Конана и Штруделя никогда не пускали наверх, но после того, как все ложились спать, мать тайком проводила их к себе в комнату, и утром они мирно спали, свернувшись на коврике у ее кровати. Мать достаточно часто бывала в Лос-Анджелесе и завела там свой круг общения – австрийцы, европейские журналисты, она с ними встречалась, ходила по магазинам, бывала в ресторанах. Никогда не забуду, как я однажды увидел ее на торжественном банкете, поглощенной беседой с матерями Софи Лорен и Сильвестра Сталлоне. Вероятно, они хвалились друг перед другом, как трудно воспитать звезду.
Мама умерла в 1998 году, когда ей было семьдесят шесть лет. Это случилось 2 августа, в день рождения моего отца. Мать, как обычно, отправилась пешком на кладбище, расположенное выше по склону горы, чтобы побыть на его могиле. Она вела воображаемый разговор с ним, рассказывая обо всех своих делах, задавая ему вопросы, как будто он был совсем рядом, но только по другую сторону.
Тот день выдался влажным и удушливо жарким, и дорога на кладбище поднималась круто вверх. Очевидцы рассказали, что когда моя мать дошла до могилы отца, она вдруг резко села, словно ей стало плохо, после чего сползла на землю. Врачи пытались ее спасти, но к тому времени, как ее привезли в больницу, у нее от недостатка кислорода уже умер головной мозг. Мать так и не согласилась заняться своим сердцем, и оно отказало.
Мы с Марией вылетели в Грац на похороны. С нами отправились мой племянник Патрик, брат Марии Тимми и Франко. Я пропустил похороны брата и отца, но на похороны матери мы приехали за день и помогли их устроить. Мать положили в гроб в традиционном австрийском платье «дирндль».
Мать была веселой и жизнерадостной, когда в ту последнюю весну приезжала к нам в гости, задержавшись до конца мая, поэтому ее кончина явилась для нас страшным ударом. Однако впоследствии, оглядываясь назад, я понял, что ни о чем не сожалел. Абсолютно ни о чем, благодаря тем отношениям, которые сложились у нас с ней после того, как я перебрался в Америку, когда я научился думать не только о себе самом, но и о своей семье. Теперь, когда у меня у самого были дети, я сознавал, как тяжело далась матери разлука со мной. Я всегда ценил то, как она заботилась о детях, но никогда не задумывался о том, какую боль причинил ей своим отъездом. Я возмужал слишком поздно, чтобы восстановить связи с отцом и братом, однако с матерью у нас сложились хорошие отношения.
Я неоднократно предлагал купить для нее дом в Лос-Анджелесе, но мать не хотела уезжать из Австрии. Кроме Пасхи и Дня матери, она приезжала к нам на крестины всех детей. Она видела все фильмы с моим участием и бывала на многих премьерах. Начиная с «Конана-варвара», я приглашал ее на съемки всех своих фильмов. Она гуляла по съемочной площадке, торчала у меня в гримерной, следила за моей игрой. Когда я отправлялся на натурные съемки в Мексику, Италию или Испанию, мать приезжала
