и жила неделю-две в гостиницу. Кроме меня, никто не приглашал на съемочную площадку своих матерей, но моя от природы любила путешествовать, и ей это доставляло наслаждение. Отчасти это объяснялось тем, что она была окружена всеобщим вниманием. Мы вместе завтракали, после чего мой водитель отвозил мать туда, где она хотела побывать, поэтому она неизменно возвращалась домой с кучей фотографий: рынок в Мехико, Ватикан, снятый во время пребывания в Риме, мадридские музеи… В восьмидесятых я водил мать в Белый дом, где она встречалась с Рональдом Рейганом; она присутствовала на Большой американской тренировке с Джорджем Бушем на лужайке перед Белым домом. Буш встретил ее очень любезно, побеседовал с ней и похвалил за то, как она меня воспитала.
Мне нравилось делать матери приятное не только потому, что я хотел показать ей, как хорошо она выполнила свой родительский долг, но также потому, что это было своеобразной компенсацией за все те невзгоды, которые ей пришлось перенести. На тех фотографиях, на которых матери двадцать три или двадцать четыре года, – тогда родились мы с братом, – она худая и осунувшаяся. Это были первые послевоенные годы. Мать билась изо всех сил, чтобы нас прокормить. У нее был муж, который регулярно напивался и превращался в чудовище. Она жила в маленькой, убогой деревушке. Погода постоянно была плохой, – дожди, снег, затянутое тучами небо, прояснявшееся только летом. Денег вечно не хватало. Вся ее жизнь была непрерывной борьбой.
Поэтому я считал, что все остальные годы, отведенные ей судьбой, мать должна жить полноценной жизнью, не испытывая недостатка ни в чем. Ее нужно было вознаградить за то, как она среди ночи несла на руках нас маленьких через горы в больницу, за то, что она всегда оказывалась рядом, когда была нам нужна. И ее нужно было вознаградить за ту боль, которую я причинил своим отъездом. Она заслужила того, чтобы к ней относились по-царски.
Мы похоронили мать там, где она умерла, рядом с могилой отца, что было очень печально, но в то же время романтично. Мать была так к нему привязана.
Если Пасха принадлежала моей матери, то День благодарения был особым праздником Юнис и Сарджа задолго до того, как мы с Марией поженились. У Шрайверов было принято собираться всем многочисленным семейством в красивом белом особняке в георгианском стиле неподалеку от Вашингтона. Праздник превращался в семейный фестиваль, продолжавшийся три дня. Многим супружеским парам приходится решать, проводить ли праздники с родителями мужа или жены, однако в данном случае все сложилось естественным образом. Я предложил Марии: «Давай продолжим эту традицию, поскольку мы всегда так хорошо проводили на День благодарения время с твоими родителями, а на Рождество мы сможем оставаться одни. Это вовсе не означает, что твои родители не смогут приезжать к нам в гости, но Рождество мы будем праздновать на своей территории». Мария меня поддержала. Я всегда остро чувствовал, что наш брак оторвал Марию от ее семьи, она очень скучает по своим родным и хочет чаще с ними встречаться, хотя она при этом и стремится к независимости. Поэтому я всегда говорил ей: «Помни, что каждый твой родственник, которого ты хочешь к нам пригласить, автоматически становится также и моим гостем». Для меня не составляло никакого труда радушно принимать свекровь со свекром, потому что они мне очень нравились, и они всегда приносили с собой веселье и смех.
День благодарения в семье Шрайверов начинался с церкви – Сардж и Юнис ежедневно ходили на мессу, – после чего шел завтрак, а затем различные спортивные состязания. В Джорджтауне полно замечательных магазинов одежды и подарков, предлагающих другие товары, чем те, что можно найти в Калифорнии, поэтому я использовал эту возможность, чтобы начать закупаться к Рождеству. Потом мы встречались уже вечером, и на ужин к нам часто присоединялись Тедди с женой, Роберт Кеннеди-младший, борец за охрану окружающей среды, со своим сыном, и его сестра Кортни со своей маленькой дочкой Сиршей (на гэльском языке ее имя означает «свобода»). Каждый август в Хайянис-Порте многочисленное семейство собиралось в полном составе: приезжали Кеннеди, Лоуфорды, а также Шрайверы. Тридцать человек плавали, ходили под парусом, катались на водных лыжах и сидели в баре, подкрепляясь жареными креветками и мидиями. С утра до вечера поместье напоминало большой спортивный лагерь.
Я всегда считал, что Юнис и Сардж оказали огромное влияние на наших детей. Определенно, они оказали огромное влияние на меня. Я работал вместе с ними в Специальном олимпийском комитете, выступал в роли лидера, ведущего всех за собой, помогал расширять движение. В то лето, когда Кэтрин исполнилось двенадцать, а младшему было четыре, мы с Марией отправились всей семьей в Южную Африку.
В последний раз я приезжал туда двадцать шесть лет назад, еще в эпоху апартеида, когда завоевал титул Мистер Олимпия в Претории. При виде перемен, произошедших в стране, у меня захватило дух. В те времена первенство за титул Мистер Олимпия стало первым состязанием, в котором участвовали спортсмены с разным цветом кожи. Во время предыдущих приездов в Южную Африку я познакомился с Пиетом Коорнхофом, министром по делам культуры и спорта, убежденным противником апартеида. Он открыл мне дорогу проводить показательные выступления по культуризму в различных городах страны, напутствуя меня: «Я хочу, чтобы вы, делая что-то для белых, каждый раз обязательно делали что-то и для черных». Пиет также сыграл ведущую роль в том, чтобы получить для Южной Африки право провести состязания за титул Мистер Олимпия, и я входил в состав делегации международной федерации культуризма, с которой он работал. И вот теперь апартеид остался в прошлом. Первым президентом стал выдающийся политический и общественный деятель Нельсон Мандела.
Покинув президентский пост, Мандела посвятил себя пропаганде Специальных олимпийских игр по всему континенту, где миллионы людей с ограниченными умственными способностями становятся изгоями общества. Сардж и Юнис собирались ехать вместе с нами, но Юнис, которой тогда стукнуло восемьдесят, накануне отлета сломала ногу в автомобильной аварии. Поэтому в Кейптауне все зависело от нас, младшего поколения: нас с Марией, а также ее брата Тима, сменившего Сарджа на посту президента Специального олимпийского комитета. Тим захватил с собой свою жену Линду и пятерых детей.
Для меня Нельсон Мандела был героем. У меня мурашки по коже бегали, когда он говорил в своих речах об объединении, терпимости, прощении – такого никак нельзя было ожидать от чернокожего, который двадцать семь лет гнил в тюрьме белого расистского государства. Подобная добродетель не возникает сама по себе, особенно в тюрьме, поэтому для меня Мандела был ниспосланным богом.
Мы должны были дать старт факельной эстафете с участием спортсменов юга Африки. Этим преследовались две цели: пропаганда Специальных олимпийских игр и поддержка правоохранительных сил самой Южной Африки. Мандела зажег факел в самой мрачной обстановке, какую только можно было представить: в своей бывшей камере в тюрьме на острове Роббен-Айленд. Перед началом нам представилась возможность поговорить друг с другом, и я спросил у Манделы, как в таком месте ему удалось сохранить веру в будущее. Не сомневаюсь, этот вопрос ему уже задавали тысячу раз, но он сказал в ответ очень примечательную вещь. Мандела сказал, что гордится тем, что сидел в тюрьме. Это дало ему время подумать – дало время понять, что тот насильственный подход, которого он придерживался в молодости, ошибочен, и из тюрьмы он вышел уже таким, каким был сейчас. Я восхищался им, но не знал, что на это сказать. Это правда или же Мандела убедил себя в этом? Неужели он действительно верит в то, что без этих двадцати семи лет нельзя было обойтись? Или же он видит общую картину: то, что значили эти потерянные годы для всей Южной Африки, а не для него самого? По сравнению с одним человеком страна неизмеримо больше, и она будет существовать вечно. Это была очень сильная мысль. Впоследствии я сказал Марии: «Не знаю, верить ему или нет, но он сказал поразительную вещь – его полностью устраивает то, через что ему пришлось пройти, все эти потерянные десятилетия».
Весь день дети были со мной и Марией. Конечно, Кристофер, которому только-только исполнилось четыре года, понимал происходящее хуже брата и сестер, которым было соответственно восемь, десять и двенадцать лет. Но я знал, что все это оставит у детей неизгладимый след, хотя сейчас, возможно, они и не до конца все поймут. Когда-нибудь они напишут в школе сочинение о том, как встречались с Манделой, видели, как он зажигал олимпийский огонь, слышали его речь, в которой он сравнивал предрассудки, связанные со Специальными олимпийскими играми, с несправедливостями апартеида. Они оглянутся назад и спросят нас с Марией, что видели мы, после чего напишут о достопримечательностях Кейптауна и контрастах между красотами природы и исторических памятников и нищетой убогих кварталов. Им потребуется какое-то время, чтобы осмыслить свои впечатления. Перед тем как покинуть Африку, мы провели несколько дней на сафари, что вызвало всеобщий восторг. Я поражался не меньше детей, наблюдая собственными глазами, как мимо проходит, казалось, все животное царство: львы, обезьяны,
