недоразумению, какому-то безумию, заслоняющему ее видение будущего, а именно семью, детей и уютный маленький дом – стереотип жизни среднего американца. Мир Марии не был таким ограниченным. Он был огромный, благодаря тому, что сделал ее дед, что сделали отец, мать, дядья. Наконец я встретил девушку, чей мир был такой же большой, как и мой собственный. К тому времени я уже добился некоторых своих целей, однако многое еще оставалось мечтой. Но даже когда я делился с Марией самыми грандиозными своими замыслами, она никогда не говорила: «Угомонись, это невозможно».
Мария видела, как все это происходило у нее в семье. Ее прапрадедушка был иммигрантом, дед сколотил огромное состояние в Голливуде, а также вкладывая деньги в производство алкоголя, в недвижимость и во многое другое. В этом мире не было ничего удивительного, когда кто-нибудь из близких родственников баллотировался на пост президента или сенатора. Мария слышала, как ее дядя Джон Фитцджеральд Кеннеди в 1961 году торжественно обещал, что к концу десятилетия Соединенные Штаты отправят человека на Луну. Ее мать стояла у истоков создания Специальных олимпийских игр. Отец был основателем и первым директором Корпуса мира, он создал такие организации как «Корпус рабочих мест», «Добровольцы на службе Америке» и Корпорацию юридических услуг бедным, при администрациях Кеннеди и Джонсона. Помимо того, Сарджент Шрайвер был послом Линдона Джонсона и Ричарда Никсона во Франции. Поэтому если я говорил: «Я хочу зарабатывать по миллиону за фильм», мое заявление не казалось Марии чем-то абсурдным. Оно лишь пробуждало в ней любопытство. «Как ты собираешься этого добиться? – спрашивала она. – Я восхищаюсь твоей целеустремленностью. Не представляю себе, как можно обладать такой внутренней дисциплиной». Больше того, наблюдая за мной, Мария воочию видела то, свидетелем чего ей прежде никогда не доводилось быть: как превратить один доллар в два, как создать собственный бизнес и стать миллионером.
Выросшая в семействе Кеннеди, Мария получила блестящее образование; к тому же она могла опираться на богатые знания и опыт своих родителей. С детства она встречалась с влиятельными людьми и слышала их разговоры. Когда ее отец был послом во Франции, Мария жила в Париже, и у нее была возможность поездить по миру. Она росла, играя в теннис, катаясь на горных лыжах и участвуя в конных состязаниях.
Но были в этом и свои слабые стороны. Юнис и Сардж так сильно давили на своих детей, что у тех начисто отсутствовало собственное мнение о чем бы то ни было. Родители с малолетства внушали детям, какие те исключительно умные. «Очень дельная мысль, Энтони, – говорила Юнис своему младшему сыну, который тогда учился в старших классах школы. – Я бы подошла к этому так-то и так-то, но у тебя очень хорошее предложение. Я бы до такого не додумалась». Однако в доме царила строгая иерархия, и все важные решения принимали родители, как правило, Юнис. Она была очень властная женщина, но Сардж ничего не имел против.
Человеку, выросшему в такой обстановке, непросто самостоятельно принимать решения, и в конце концов ему начинает казаться, что он не способен функционировать без поддержки родителей. Так, например, Юнис и Сардж решали, какие колледжи следует рассматривать. Да, дети высказывали свое мнение, но в целом парадом командовали родители. Опять же, в ключевых моментах парадом командовали даже не они, а семейство Кеннеди. Царившее в нем согласие было просто поразительным. В частности, из тридцати двоюродных братьев и сестер Марии никто не поддерживал Республиканскую партию. Если взять тридцать членов какой-либо большой семьи, просто невозможно ожидать от них подобного единообразия. Вот почему я постоянно подначивал Марию:
– Твоя семья похожа на сборище клонов. Если попросить твоего брата назвать свой любимый цвет, он не будет знать, что сказать, и ответит: «Мы любим синий».
Мария смеялась и говорила:
– Неправда! Ты только посмотри, какие мы все разные!
– Вы все боретесь за охрану окружающей среды, все занимаетесь спортом, все демократы, все поддерживаете одних и тех же кандидатов и все любите синий цвет, – говорил я.
Другим серьезным недостатком было отношение окружающих. Каких бы успехов ни добивался представитель семейства Кеннеди и Шрайверов, он никогда не удостаивался заслуженного признания. Вместо этого люди говорили: «Ну, если бы
Сардж и Юнис приняли меня радушно. Когда Мария впервые привела меня с собой в гости к ним в особняк в Вашингтоне, Сардж спустился ко мне навстречу с книгой в руке. «Я как раз читал о ваших великих достижениях», – сказал он. Он встретил упоминание обо мне в книге про иммигрантов, которые приехали в Америку, не имея ничего, и добились успеха. Для меня это стало приятной неожиданностью, поскольку я еще не думал, что обо мне пишут в книгах. Культуризм по-прежнему оставался чем-то редким. Я думал, что писать будут про таких иммигрантов, как бывший государственный секретарь Генри Киссинджер, но никак не про меня. И отец Марии поступил очень любезно и великодушно, обратив внимание на этот отрывок и показав его мне.
Юнис тотчас же нагрузила меня работой. Она пришла в восторг, узнав о том, что я принимал участие в исследованиях, которые проводил в Университете Висконсина Специальный олимпийский комитет. Не успел я опомниться, как уже помогал ей продвигать предложение добавить силовое троеборье в программу Специальных олимпийских игр и наблюдал за созданием тренажерных залов для умственно отсталых повсюду, где мне приходилось бывать по делам.
Если бы Шрайверы не встретили меня так благосклонно, первый ужин у них дома оказался бы для меня весьма непростым. Четверым братьям Марии – Энтони, Бобби, Тимоти и Марку – в то время было от двенадцати до двадцати трех лет, и кто-то из младших сразу же выпалил: «Папа, а Арнольд любит Никсона!» Сардж был близким другом Хьюберта Хамфри; больше того, когда в 1968 году Хамфри боролся с Никсоном за президентское кресло, он пригласил Сарджа идти на выборы в тандеме с ним, однако семейство Кеннеди выступило категорически против.
Поэтому я почувствовал себя крайне неуютно. Но Сардж, прирожденный дипломат, как ни в чем не бывало сказал: «Что ж, в этих вопросах у каждого собственное мнение». Когда мы позднее заговорили об этом, я объяснил, почему восхищаюсь Никсоном. Это было следствием того, что я родился и вырос в Европе, где государство полностью контролирует всё и вся, где семьдесят процентов населения работают на государство и где заветной мечтой каждого является работать в государственных структурах. В частности, именно из-за этого я и уехал в Соединенные Штаты. Как выяснилось, Сарджент хорошо знал Германию, поскольку у него были немецкие корни. В середине тридцатых он студентом ездил на летние каникулы в Германию, где разъезжал в кожаных штанах на велосипеде по деревням, знакомясь с немецкой и австрийской провинцией. В первое лето пребывания Сарджа в Германии, в 1934 году, недавний приход к власти Адольфа Гитлера не произвел на него особого впечатления. Однако в следующий свой приезд, в 1936 году, он близко познакомился с одетыми в коричневые рубашки бойцами так называемых «штурмовых отрядов» (СА), военизированных формирований нацистской партии, и облаченными в черные мундиры членов «охранных отрядов», элитной гвардии Гитлера (СС). Сардж прочитал о концентрационных лагерях, куда бросали политических заключенных. Однажды ему довелось слышать выступление Гитлера.
Сардж вернулся в Америку, убежденный в том, что Америка должна держаться подальше от разрастающегося в Европе кризиса. Больше того, в 1940 году он стал одним из тех, кто учредил в Йельском университете антивоенный комитет «Америка прежде всего». В числе учредителей были также его однокурсники Джеральд Форд, будущий тридцать восьмой президент, и Поттер Стюарт, впоследствии председатель Верховного суда. Тем не менее, незадолго до Перл-Харбора Сардж пошел добровольцем в военно-морской флот, в котором прослужил всю войну. Мы с ним много раз подолгу говорили по-немецки. Его владение языком было далеко не свободным, но он исполнял немецкие песни.
Семейные трапезы в доме Шрайверов были абсолютно не похожи на то, что я помнил по своему детству. Сардж спрашивал меня за обеденным столом:
– Как бы поступили ваши родители, если бы вы разговаривали так, как разговаривают со мной мои дети?
– Отец не задумываясь отвесил бы мне затрещину.
– Ребята, вы это слышали? Арнольд, повторите. Повторите еще раз. Его отец отвесил бы ему затрещину. Вот как мне следовало бы вести себя с вами.
