— Так уверенно все делаешь, я подумал, ты уже десяток лосей закоптил, — не удержался от похвалы Пиапон.
Потом они ели мясо, хватая его зубами и лихо обрезая возле самых губ, охотничьими топориками дробили голенные кости и высасывали розовый сладковатый мозг. К вечеру, когда, насытившись, они прикорнули под тенью кустов и уснули сторожким сном, подъехал Дяпа.
— Одному надоело без дела сидеть, потому приехал, — оправдывался он, доедая оставшееся вареное мясо.
— Не хитри, — смеялся счастливый Пота, — услышал ночной выстрел, унюхал кровь, как ворон, потому и приехал. Сознайся лучше. — Пота мог шутить с Дяпой, они были почти ровесники, Дяпа старше его всего на два года.
— Я думал, ага стрелял, приехал посмотреть…
— Чего к жене не съездил, успел бы, — скрывая улыбку, сказал Пиапон.
Вечером Пиапон, оставив молодых охотников, поднялся еще выше на три кривуна. Речушка в этом месте так сузилась, что трехметровый маховик охотника при гребке касался обоих берегов, шелестел сочной тугой травой. До глубокой ночи караулил таежник, прислушиваясь к лесным звукам, по шелесту крыльев узнавая птиц, по шороху травы, по ломкому хрусту веточек угадывая зверей. Утром, когда солнце поднялось над сопками, Пиапон увидел изюбра. Таежный красавец медленно вышел из-за белых стволов осин, остановился среди низкого кустарника и, настороженно принюхиваясь, стал оглядываться по сторонам. Не заметив опасности, изюбр с высоко поднятой головой зашагал к речке, он шел прямо на дуло ружья спрятавшегося за кустарником охотника, но потом вдруг повернул влево и скрылся в серебряных брызгах воды.
«Озеро там? — удивился Пиапон. — Да, есть, кажется, с вороний глаз озеро».
Пиапон стал осторожно подкрадываться к озерку, делая несколько быстрых шагов, когда изюбр окунал морду в воду, и замирал как пень, когда зверь поднимал голову. Таежник подкрался на пятьдесят шагов, и утреннюю тишину распорол гром выстрела. Птицы затихли в кустах, оглушенные внезапным громом. Изюбр прыгнул вверх, будто хотел уйти в голубеющую небесную даль от земной боли, потом уронил пробитую пулей голову на охлажденную ночными звездами воду, и вода в тот же миг окрасилась в красный цвет.
«Хорошо, панты на воде всегда целы остаются», — подумал удовлетворенно Пиапон.
Освежевав пантача, охотник взвалил на себя половину туши и отнес в оморочку, вторым заходом он приволок остальное. Вялое течение неторопливо понесло на своей спине нагруженную мясом берестяную лодчонку.
Дяпа с Потой свежевали только что убитого большого, с ветвистыми рогами черного сохатого — быка — и с жадностью ели куски сырой печени и почек. Пиапон тоже отведал этого лакомства, помог погрузить мясо на оморочки, и они тронулись в обратный путь. После полудня, когда небо покрылось черной тучей и ливень обрушился на изжаждавшуюся землю, охотники были на устье речки. Не успели они выйти из оморочек, как к ним подбежали женщины в развевающихся широких халатах. Первой прибежала Идари, мельком взглянула на братьев и удивленно уставилась на Поту.
«Откуда ты появился?» — спрашивали ее глаза.
Пота видел, как крупные капли дождя безжалостно секли ее милое лицо, ветер хлестал по жгучим глазам, вода тонкой струйкой стекала с пухленького подбородка на расшитую грудь будничного халата. Пота выпрыгнул из оморочки и встал с ветреной стороны, прикрыв девушку, но дождь продолжал бить любимую по лицу, ветер трепал волосы, и в это время Поте, как никогда, захотелось быть высоким и широким, как кедр, чтобы заслонить ее собой.
— Я пантача свалил, — прошептал счастливый Пота, но тут же отскочил от девушки, услышав ядовитый голос Дярикты:
— Смотрите, смотрите, Идари даже братьев не встречает, все у оморочки Поты вьется.
— Тебе-то что, надо кому-то парню помочь, — резко перебил жену Пиапон.
Пока носили мясо к берестяной юрте — хомарану, — прошла гроза и выглянуло свежее, словно умытое дождем солнце. Охотники сняли халаты, отжали воду и повесили на кустах сушить. В это время приподнялась прикрывавшая вход в юрту камышовая циновка, и оттуда вылез отоспавшийся, бодрый Полокто. Увидев гору мяса, он осклабил зубы в улыбке:
— Удачная была охота, хорошо, что выше поднялись, остались бы со мной — ничего не увидели бы. Что встретили?
— Мы с Потой изюбрей встретили, а Дяпа — лося, — ответил Пиапон.
— Пантачи?
— Пантачи.
— Эй, женщины, один котел можно освободить, мясо варите, лучшие куски варите, — приказывал Полокто.
— Ты когда вернулся? — спросил Пиапон.
— Что мне там делать? Зверя нет, я на другое утро вернулся.
В сторонке от юрты кипели два широких чугунных котла, в них стояли свернутые трубы бересты, клубился пар, как из труб, русских железных лодок. А вокруг котлов, в травах, в кустарниках, белела, как лебяжий пух, берестяная мездра. Пиапон прикинул на глаз кучу отпаренной бересты и ту, которая отпаривалась, — выходило едва-едва на два летника-хомарана.
— Чем зря комаров там кормить, я решил бересты больше заготовить, — продолжал Полокто.
— Здесь всего на два летника хватит.
— Нам две юрты надо — мне и тебе.
— А как Дяпа? Он женился…
— Ничего, в старом проживет…
Пиапон подошел к куче отпаренной бересты, помял толстые желтые куски, они были мягкие, как лосиная кожа, средней обработки. Майда с Агоакой, обжигаясь, сняли с котла толстую берестяную трубку, и Пиапон на глаз определил, что береста недопрела, слишком груба и жестка и сразу же растрескается, как только начнут ставить юрту.
— Лучшая береста, сам снимал с деревьев, для твоего хомарана старался, — подмасливал Полокто.
— Может, мне ту кучу отдашь?
— Бери, если хочешь. Чего нам делить, мы в одном большом доме живем.
«Зачем я все время о нем плохо сужу? — подумал Пиапон. — И верно, в одном доме живем, все, что есть у нас, — все наше поровну».
— Береста никогда не бывает лишней, — сказал он вслух, — будем еще готовить.
Женщины, настороженно прислушивавшиеся к разговору братьев, согласно закивали головами: кому, как не им, больше всех нужна береста? Туески для ягод, матаха для разделанной рыбы и для отсеивания от ягод мусора, туески для храпения круп, соли и других продуктов, шкатулочки, коробки для белья, для тканей и различная посуда для еды — все это женщины готовят из бересты.
— Вот хорошо! Ага, мы еще дней десять проживем здесь! — воскликнула Идари, бросив быстрый взгляд в сторону беседовавшего с Калпе Поты.
А Исоака будто нечаянно прикоснулась к руке мужа и прошептала:
— Ты не ходи на охоту, отдай оморочку и ружье Калпе.
Дяпа, осчастливленный вниманием молодой жены, готов был остаться с ней хоть на весь год в глухой тайге, ни с кем не встречаться, только слушать ее птичье щебетанье и ощущать ее близость.
Еще десять дней мужчины и женщины бродили по тайге и снимали с деревьев бересту. Возле хомарана днем и ночью горел огонь под двумя черными котлами, свернувшаяся в трубы кора набухала от пара. Вечерами охотники уезжали на ближайшие озера и просиживали в карауле, откармливая голодных комаров до подъема солнца.
Пота остался с заготовителями, для виду собирал бересту, как и все охотники, выезжал на выслеживание зверей, но после вечерней зорьки возвращался на стан и просиживал возле котлов до утра, подбрасывая дрова в ненасытный огонь. Он несколько раз встречался с Идари, но не мог ей высказать свои сердечные чувства, потому что всегда с ними рядом не ко времени оказывалась Агоака, она уверяла, что
