— Неужто к земле не притронешься?
— Нет, не хочу я земли, не притронусь.
— Никогда?
— Никогда. Жить буду, как жили: летом рыбу ловить, к зимней охоте готовиться, а зимой поймаю соболя — вот тебе и своя мука. Эх ты! Ты все лето в земле роешься, чтобы свою муку иметь, а я зимой за пять-шесть дней соболя поймаю.
«Леший его знает, судит он вроде верно, — думал Митрофан. — Может, он прав, может, отцу да бабам землю грызть, а мне за соболем бегать? Только научиться надо выслеживать, ловушки ставить!»
— Зимой я тоже буду в тайге промышлять, я к чему веду: летом бы я тебя учил хлеб сеять, а ты зимой бы меня к охоте приучал. А ты сразу на дыбы, как медведь.
— Ты обиделся? Я сказал, что в голове вертелось, не обижайся. Я тебе могу показывать, как ловушки ставить, как следы понимать, — это я могу. Только не хочу муку сеять.
— Не хочешь — не надо, никто тебя не неволит.
Опять замолчали. Митрофан покусывал травинку. Пиапон понимал, предложение Митрофана было искренним, подсказано добрым сердцем, и своим ответом он обидел его, но как нарушить возникшую неловкость, он не знал.
— Митропан, я подумал и решил — землю мне надо, — наконец сказал он. — Только немного. Знаешь, что буду сеять?
— Не знаю.
— Из чего делают сети, невода?
— Из ниток вяжут.
— А нитки из чего?
— Из конопли прядут…
— Во-во! Коноплю будем сеять…
Рыбаки проснулись и забросили невод. Улов оказался небольшой, и Баоса решил перейти на другое место. Там он в сумерках, спрятавшись от остальных ловцов, долго бил поклоны, просил хозяина реки уступить ему и его друзьям немного рыбы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Крупные капли дождя хлестали по ее бледному лицу и по извилистым морщинам разбегались в разные стороны, как растекается вода по бесчисленным протокам Амура, потом вновь встречались на ее сухом подбородке и тонкой струйкой стекали на грудь старого, обесцветившегося халата. Ее поблекшие и воспаленные от дыма очага в фанзе, от копоти жирников глаза близоруко обшаривали верховье реки, тальниковые рощи. Дождь смочил ее островерхую, отороченную мехом шапку, холодной змейкой заползал под халат, но она будто не замечала этого. Только ветер донимал ее, и она укрылась за вытянутой на песок лодкой. Возле нее тоскливо, безнадежно глядя на противоположный берег, сидел рыжий, дрожавший от холода пес. Старуха несколько раз прогоняла его домой, но он, бросив на нее разумный, полный упрека взгляд, оставался на месте. Пес был любимцем Баосы, равноправным членом большого дома. Дубека не знала, какой подвиг совершил пес: муж никогда не рассказывает ей о своих охотничьих приключениях, но она тоже уважает пса за его кроткий характер, за смышленость, она привыкла к нему, как к старому жителю большого дома. Старики всегда уважают стариков, а пес давно уже распрощался с некогда волчьими клыками, и теперь Дубека готовит ему особую пищу, из отварной рыбы удаляет все кости, как для своих малолетних внуков. Она не могла объяснить, как пес узнает о возвращении хозяина, еще не видя его, когда тот находится за островом.
Вот и сейчас пес вскинул отяжелевшую голову, передние ноги его напружинились, уши зашевелились; как некогда в молодости, он коротко взвизгнул и завыл горько и протяжно. По сердцу старухи будто полоснули чем-то острым, она тоже напрягла зрение, вглядываясь в ту сторону, куда смотрел старый пес, но ничего не могла разглядеть в густой сети дождя.
— Тэкиэн, ты видишь их? Ты видишь? — прошамкала старуха.
Пес, будто понял вопрос хозяйки, мотнул головой. Старуха заметила лодку, когда та вплотную подошла к берегу. Не разглядев гребцов, она материнским чутьем угадала в них своих детей. Лодка уткнулась в песок, и тут откуда ни возьмись ее окружили женщины и с ходу вытащили лодку на берег.
Старуха подошла к поднимавшимся с сидений мужчинам и, беспомощно опускаясь на песок, воскликнула:
— У нас несчастье в большом доме!
Ее подхватили под руки Дяпа и Пиапон.
— Что случилось? — встревожился Полокто.
— Ты что, язык проглотила? — закричал Баоса. — Говори, что случилось! Говори же!
— Идари потерялась, — тихо промолвила жена Полокто Майда.
— Как потерялась?
— Когда?
— Человек не иголка, куда она потеряется?
— Собака и та уходит из дому, но потом возвращается, — сказал Баоса. — Чего понурили головы? Есть хотим, одни пусть убирают рыбу, другие есть подавайте.
Баоса, прихватив узкую длинную коробку для табака, зашагал в фанзу.
— Она вчера исчезла, ночь не переночевала, сегодня дождь, ветер, а ее все нет, — продолжала Майда.
— Куда она может уйти? — воскликнул точно отцовским срывающимся голосом Полокто. — Оморочки здесь, лодки тоже, куда она уйдет с острова? Здесь на острове мы знаем все тальники, все кусты, знаем, сколько зайцев, даже мышей. Поедим и пойдем искать. Накормите нас!
Пиапон с Дяпой под руки повели мать в фанзу.
— Она умерла, она утонула, — бормотала старуха. — Всю ночь не спала, весь день под дождем вас ждала… хоть труп найдите…
— Ничего, эне, успокойся. Мы сейчас, только поедим и пойдем искать, — успокаивал мать Дяпа. — Ты вся мокрая, зачем под дождем ждала?
— Она самая младшая, она самая последняя, — всхлипывала старушка.
Пиапон ел медленно, тщательно обсасывая каждое ребрышко вареного сазана, малыми глотками через край отпивал ушицу. Он думал. Права мать, не могла Идари потеряться возле дома, если даже что случилось с ней, могла бы докричаться. А что могло случиться со здоровой цветущей девушкой? Она могла только утонуть. Купалась и утонула. А купаться она ходила только ниже стойбища, потому что выше, на песчаной возвышенности между густых колючих кустов шиповника, низкорослых яблонек и черемухи, возвышались холмики — могилы. Туда она боялась ходить даже за хворостом. Надо идти вниз, если утонула, должна остаться одежда. Ох, как не везет нашей семье! Дед утонул на Амуре, дядя, теперь Идари. Хоть бы тело всплыло.
Пиапон исподтишка наблюдал за женщинами, ему казалось, что кто-то из них должен знать, куда ушла Идари. С кем же больше всего в дружбе была Идари? С Агоакой и с молодой женой Дяпы Исоакой. Вот они должны знать. Если бы Идари пошла купаться, то не могла не пригласить кого-нибудь из них.
Наскоро подкрепившись, мужчины разделились на группы и пошли на розыски. Пиапон высказал им свои мысли, по на этот раз никто не послушал его, и он один решил идти вниз по берегу протоки. Из расспросов двух молодых женщин он ничего существенного не выяснил. Только Агоака вела себя как-то странно, и Пиапон сгоряча чуть было не учинил допрос, но, как всегда, здравый рассудок взял верх, и он побрел по берегу навстречу не унимающемуся дождю и ветру. Шел он, пока не кончился отлогий песчаный берег, где обыкновенно, спрятавшись за густыми тальниками от детских и мужских глаз, купались нагие женщины и девушки. Дальше до конца острова тянулся крутой обвалившийся глиняный берег с крутящейся и пенящейся водой. Здесь резвились только верхогляды со вздернутыми носами, да мелькали красные плавники красноперок.
