— Что утки, твоя собака обойдет озеро — мешок уток соберет. На лося поедем.
— Поедем. Давно я не стрелял их. Только на чем ты поедешь?
— Попрошу у кого-нибудь оморочку.
— Ну, хорошо, попросишь, а что потом? Дадут тебе раз, два, потом спросят, сколько раз можно давать? Думал я, коли ты сейчас собрался на охоту и дальше думаешь охотиться, тебе необходимо свою оморочку заиметь.
— Где я ее добуду?
— Надо сделать, есть руки — оморочка будет.
В этот же вечер соседи Токто принесли три больших свертка бересты. Охотники заготовляли ее для себя, думали в свободное время сделать новые оморочки, но так как новый житель стойбища не имел собственной, они отдали бересту ему. Через пять дней Пота сидел в легкой дяи — берестяной оморочке с изящно загнутыми кормой и носом, испещренными искусными узорами Токто, маховик тоже был весь в орнаментах, выжженных железом.
— Теперь можно ехать на охоту, — удовлетворенно сказал Токто. — Нигде не протекает? Вроде бы смолы не жалел.
— Не протекает, — радостно сообщил Пота. — Ух, какая легкая!
— Намаешься за целый день, к вечеру и оморочка покажется тяжелой, как кетовый неводник, — сказал сосед Токто, Пэсу Киле, пожилой охотник с реденькой поседевшей бородкой.
— Добрая оморочка, — заявил старик Чонгиаки Ходжер. — Что Токто ни сделает — все у него получается добротно. Тебе, нэку, повезло, родственник твой на всю Харпи мастер.
Поте сочувствовали, его всячески поддерживали и словом и делом. Это он давно заметил и терялся в догадках: не проболтался ли названый брат и не потому ли к нему относятся так сочувственно? Или у хэвэнских, озерских нанай в душах заложена эта доброта, бескорыстность? Потом, поразмыслив, вспомнил своих няргинских — зря он о них стал плохо думать, ведь они так же добры и бескорыстны, как и хэвэнские. Он вспомнил своего беспутного отца, его щедрость, граничащую с безрассудством. Отец никому никогда не отказывал в помощи, отдавал последнюю юколу и сам оставался голодным. Три года назад, во время большой воды, осенью кета поднималась по Амуру, выискивая протоки с малым течением, и рыба не попадалась в невода. Юколы насушили очень мало, и в конце зимы начался голод. Тогда Ганга отдал последние связки юколы тем семьям, у которых были дети, а сам, как и многие охотники, ушел в тайгу собирать кору молодых деревцев, кустарников. Не один Ганга тогда так поступил, все охотники, у кого не было малых детей, отдавали припасы продовольствия многодетным.
— Ничего, у нас желудки железные, — все переварят, — находили они силы шутить.
Много детей все же умерло, да и взрослые были как мертвецы — кожа да кости. Кое-как дождались ледохода, весны. Вспомнил Пота и злого страшного Баосу, который, не умея плавать, однажды бросился в воду спасать утопающего товарища. Нет, не одни хэвэнские с широкими, добрыми душами!
Пота присматривался, прислушивался к разговору новых соседей, с которыми ему суждено жить многие годы, а может, и всю жизнь. Только теперь он начал различать разницу в говоре хэвэнских, их пристрастие к охотничьим разговорам. Когда они азартно, в полный голос, перебивая друг друга, заговорили об охоте, на Поту точно подул тугой весенний ветер, затрепетали над ним крылья перелетной птицы, загомонили гусиные бесконечные стаи, заплескалась зеленая вода в озерах. А полоканцы продолжали свой веселый разговор, так похожий на весенний гомон птиц, и не догадывались о чувствах Поты.
— Охота от нас не уйдет, — наконец переменил разговор Токто. — Кета скоро подойдет, надо собираться на Амур.
— Чего собираться, мы готовы хоть сейчас выезжать, — ответил Чонгиаки Ходжер.
— Мы готовы, — поддержал отца сын Чонгиаки, Гокчоа.
— Кета нынче хорошая будет, жирная, — сказал стоявший возле Гокчоа молодой охотник.
— Откуда знаешь?
— Как откуда? Вода небольшая на Амуре…
Охотники захохотали, хлопая себя по бедрам, придерживая животы.
— Эх ты, хэвэнский нанай, — смеялся Токто, — не зря амурские смеются над нами, такие, как ты, дают им повод. Да запомни, кета с моря идет, по Амуру поднимается к своим нерестилищам. Какая в море откормится, такая и придет.
— Знаю, будто не знаю… — обидевшись, оправдывался парень.
Когда шум утих, Токто сказал:
— Я дней через десять выеду. Сначала съезжу на лося с Потой, покажу ему хорошие места…
— Ты не сказал, где кету будешь ловить?
— Как где? На старом месте, на правом берегу Амура, ниже Малмыжа.
— Русские, может, не пустят… они тони захватывают…
— А мы без рук, что ли? Защищать тони будем.
— Амурские не защищают, а ты что сделаешь?
— Найдем место, Амур широк, песчаных кос хватит. Почему ты, Пэсу, молчишь? На кету не собираешься?
Пэсу молчал во время разговора, но Токто знал о болезни его отца, самого древнего в стойбище старика. Отец Пэсу на днях внезапно слег, и шаман сказал, что злой дух ужо не покинет стойбища, пока не заберет старого охотника.
— Я не могу ехать на кету, пока отец болен, — грустно ответил Пэсу. Он почитал отца, давшего ему жизнь, научившего отличать в этом мире хорошее от плохого, добро от зла. Сам Пэсу давно дед, скоро станет прадедом, но, несмотря на это, он любил старца отца. Отец, какой бы он ни был, — всегда есть отец!
— Сыновья, может поедут?
— Они тоже не могут поехать.
— Как же тогда, без юколы останетесь?
«Старик умирает, ему не понадобится еда, а вы-то будите жить, — подумал Пота, не подозревая о жестокости своей мысли. — Вам-то понадобится еда, чего же сидеть у ног умирающего?»
А Токто думал о другом — о том, как бы собрать артель из молодых сильных охотников и наловить столько кеты, чтобы хватило на все стойбище, даже для тех, кто не выедет по каким-либо причинам на путину. Беда пришла в дом Пэсу — разве он в этом виноват? Правда, сыновья его могли бы выехать, но если они высоко почитают деда и не хотят, чтобы он умер без них, — их дело. Просто им надо помочь.
Охотники разошлись по домам — подходило время еды. Токто с Потой жили как одна семья, они даже ели за одним столом. Женщины подали подогретую уху из сазана.
— Как же мне быть, ага? — спросил Пота. — Мне нельзя на Амур выезжать с тобой.
— А я тебя и не просил, ты оставайся здесь и заготовляй мясо, копти, суши.
— Без юколы останусь?
— А я на что? Неужели на два лишних рта не смогу заготовить?
— Мне все же неудобно, ага, ты столько делаешь для нас.
— Когда я состарюсь, как отец Пэсу, тогда долг отдашь, — засмеялся Токто.
На следующее утро Токто с Потой выехали на охоту. Поднявшись выше по Харпи, Токто свернул в какой-то приток Харпи.
Речушка была настолько узка, что маховое весло доставало до ее берегов и вместо воды задевало высокую траву. Чуть выше речка раздавалась вширь.
— Это наше любимое охотничье место, — сказал Токто, — видишь, сколько тут трехлистника, здесь лоси жируют.
Токто остался на месте, а Пота на ночь отправился выше. Пота слышал ночью выстрел, а утром сам подстрелил крупного черного сохатого. Разделав добычу, он погрузил мясо в оморочку и спустился к Токто.
Ехал юноша по речке и думал о названом брате. Месяц Пота живет у Токто, месяц они спят под одной крышей, едят за одним низеньким столиком, но юноша совсем мало знает о старшем брате.
У Токто две жены, старшая, Оба, родила ему трех детей, но они все умерли, не дожив до года. После третьего ребенка Оба больше не имела детей, и Токто взял вторую жену, потому что очень хотел детей.
