лишнее поспать, с вечера сделал навес и уснул на земле. Дождь хлещет, стучит по берестяному навесу, просто глушит, — не понимаю таких охотников, как они засыпают при таком шуме, я ночи напролет не могу сомкнуть глаз, а он уснул, знал, что в такую погоду лоси не выходят на озера и речки. Ночью почувствовал неладное, кабанья шкура под ним подмокла, но он передвинулся на другое сухое место и опять заснул. А когда проснулся, было уже поздно: вода прорвалась, затопила место, где он спал. Гокчоа — ружье в руки, постель свернул — и к оморочке, а оморочки нет, ее унесло водой. Что делать? Вот ты запомни: на горных речках, если почуешь на земле, то оморочку вытащи и обязательно привяжи к деревцу. Гокчоа, как бедный зайчишка в наводнение, переминался с ноги на ногу, потом полез на дерево. Испугаться он не очень испугался, знал — люди помогут, — я с его отцом был выше. Подплываем к тому месту, где оставили Гокчоа, и видим: сидит наш охотник на нижнем суку кедра, за плечом ружье, под рукой свернутая постель, а сам мокрый, дрожит. Я ему кричу: «Чего кабанью шкуру под мышкой держишь, укройся ею, и дождь тебе будет нипочем!» А отец его говорит: вот, мол, еще одного лося встретили, только не пойму, как это он на кедр взобрался? Гокчоа — он шутник — отвечает: пока, говорит, не лось — ружье сохранил, кресало есть, нож есть…
Пота слушал внимательно, он понимал: Токто передает ему свой охотничий опыт, — и с благодарностью воспринимал советы.
Ему, молодому охотнику, не набравшему житейского опыта, в незнакомой местности пригодится даже каждая мелочь. Не предупреди Токто, что надо на ночь привязать оморочку к дереву, он сам никогда не догадался бы этого сделать. Пота давно заметил на перекладине своей оморочки короткую бечевку и только сейчас догадался, для чего она предназначена.
Разъяренная, разбухшая речушка словно выплюнула оморочки на середину Харпи, и новые силы подхватили их и понесли вниз с еще большей скоростью.
К вечеру охотники подъехали к стойбищу. Первыми, как всегда, охотников встретили собаки, они храбро выползали из своих укрытий под дождь и, ежась, позевывая, сидели на берегу, ожидая хозяйской ласки, куска мяса или, на худой конец, кости. За собаками выбежали женщины, потом потянулись дети из соседних фанз, а последними подошли мужчины. Женщины и дети носили в жилище мясо, шкуры, нехитрое охотничье снаряжение, а мужчины под дождем неторопливо, сдержанно расспрашивали об охоте, состоянии речки, интересовались, много ли следов, свежи ли они. Вслед за охотниками все мужчины проследовали в фанзу.
Пота оглядывал непроницаемые лица мужчин, радостные, ожидавшие угощения — детей и откровенно жадные, даже алчные — женщин. Он но переставал удивляться: у них в Нярги без приглашения могут прийти только близкие родственники. А в Полокане было совсем по-другому, и в голове Поты никак не укладывалось, как это можно так бессовестно наброситься всем стойбищем на добычу двух охотников! Но женщины — и хозяйки и соседки — уже набивали большой котел мясом, резали на мелкие кусочки привезенное вареное мясо, перемешивали с сырой почкой, печенью, сушеной черемшой — это было любимое блюдо всех охотников.
В самый разгар приготовлений прибежал внук Пэсу Киле и позвал домой деда, отца и всех остальных домочадцев. Шум сразу утих — все поняли, что в дом Пэсу пришло несчастье. Сразу не стало первоначального веселья, оживления, люди ели молча, переговаривались шепотом, будто боялись разбудить навеки уснувшего отца Пэсу.
Когда, насытившись, гости расходились, Оба совала каждой хозяйке по куску копченого мяса на суп.
Вечером Оба зажгла два жирника, приготовила постель. Пота всегда исподтишка наблюдал по вечерам за Токто и гадал про себя, с какой женой в эту ночь ляжет его названый старший брат. Но Токто, видимо, никогда не задумывался над этим, он ложился в первую попавшуюся постель и мог подряд несколько ночей спать со старшей женой, а ночь с молодой, случалось и наоборот — он спал только с молодой, будто забыв о старшей жене.
— Мы проведаем Пэсу, — сказал Токто после ужина.
Пота устал за день, он переволновался, спускаясь по бешеной реке, перемерз, на нем не было сухой нитки, когда вернулся домой. Теперь, после обильной вкусной еды, переодевшись во все сухое, он блаженно лежал на нарах, вытянув отекшие ноги, расслабив руки и все тело.
— Пота, ты пойдешь к Пэсу? — спросил Токто.
— Иду.
— Ты устал, может, отдохнешь? — прошептала Идари.
Пота нежно обнял жену:
— Мы скоро вернемся, жди.
Токто с Потой просидели возле покойника до полуночи, тихо беседуя с остальными соболезнующими соседями. Пэсу, с красными опухшими глазами, курил трубку за трубкой.
— У кого найдется бронза? — спросил он.
Все охотники призадумались. Пота выжидающе молчал; у него был небольшой кусочек бронзы, он собирался из нее сделать ушные серьги Идари. Но зачем понадобилась Пэсу бронза?
— У меня где-то есть небольшой крест русского бачика, — сказал Токто. — Поищу завтра.
— Крест бачика? — переспросил Ходжер. — Можно ли из креста бачика? Может, не возьмет?
— Ничего, лишь бы бронза была, — авторитетно заявил шаман. — Если нет бронзы, можно медные сделать.
Пота ничего не понял из разговора. Когда вернулись домой, он спросил:
— Ага, зачем бронза им потребовалась? Украшение какое хотят сделать?
— Сам увидишь, не спрашивай, — устало ответил Токто.
Когда Пота лег, Идари приподнялась и дунула на жирник, хотела на расстоянии погасить пламя, но оно затрепетало, запрыгало, точно испуганный зверек.
— Зачем гасишь свет? — спросил Токто.
— А как при свете спать будем?
— Твой муж ведь Киле, ты тоже теперь по мужу Киле…
Идари юркнула под одеяло и прижалась к мужу.
— Зачем хотела гасить? — шепотом спросил Пота. — Нельзя это делать, ведь умер наш родственник.
— Но ты же его не знал, раньше не видел.
— Все равно он родственник, все Киле теперь наши родственники. Говорят, Киле раньше жили в глухой тайге, держали оленей, потом вышли на Амур и разбрелись во все стороны. Теперь по всей реке Киле есть. Ты спишь? Пэсу зачем-то просил бронзу, у меня есть кусочек, я отдам ему, он хочет какое-то украшение сделать для отца. Токто отдает русский крест. Да что я говорю? Бронза, крест, — передразнил себя Пота. — Скажи, любимая, как наш сын?
Идари счастливо засмеялась.
— Да как я узнаю?
— Да он же у тебя!
— Ты ничего не понимаешь. Сии, ты же устал.
— А я скопу искал, не встретилась, проклятая.
— Спи, отдыхай. Не прижимайся, светло же.
На следующий день Токто разыскал почерневший бронзовый крест, привезенный первыми миссионерами-попами на берег дикого Амура. Послужил ли крест миссионеру, помог ли обратить анемистов- гольдов в добрых христиан — никто не смог бы сказать. Крест выглядел бы совсем новым, если бы не эта чернота, наслоившаяся со временем, а может, оттого, что он годы пролежал в земле.
Пота помог Токто разрубить крест на небольшие кусочки. Его разбирало любопытство, но, помня слова названого брата, он больше не надоедал вопросами. Пришел Пэсу с сыновьями.
— Ты мастер, Токто, сам изготовь, — сказал Пэсу и передал ему пять заряженных патронов.
Токто трудился весь день. Когда Пота увидел, как один из кусочков бронзы под ловкими руками Токто превратился в блестящую отшлифованную пулю, то любопытство его превратилось в муку. Он взял один кусочек бронзы и тоже сделал пулю, тщательно отшлифовал ее и отдал названому брату.
— Охо! Да ты же мастер! — обрадовался Токто, разглядывая и оценивая творчество Поты.
