— Ты, нэку, хитро спрашиваешь, хочешь меня старого подловить. Ум мой притупился, голова состарилась, на твои хитрости не моту как бывало раньше отвечать хитростью.
— Я не хитрю, дед.
— У судьи всегда воюют ум и совесть, как сейчас красные воюют с белыми.
— И кто побеждает?
— Хитрость.
— Как хитрость? — удивился Богдан, не ожидавший такого ответа.
— Хитрый ум побеждает, а совесть прячется, как мышь, в норе.
Богдан улыбнулся, ему понравилась откровенность старого дянгиана, и он подумал, что старый Гогда уже начал передавать ему секреты дянгиана-судьи.
— Уметь хорошо говорить — это обязательно требуется? — спросил он.
— Иногда совсем не требуется. Молчание, бывает, приносит больше пользы, чем самые лучшие слова. Другой раз требуются красивые слова. Раз на раз не сходится.
— О чем дянгиан больше всего думает во время суда?
— Выиграть дело, принести пользу роду своему, сохранить и возвысить честь рода.
— Если род не прав, то судья прячет совесть, как мышонка, в нору?
— Честь рода дороже всего, и дянгиан должен прятать совесть.
— Что чувствует дянгиан, когда прячет совесть?
Гогда-мапа взглянул на Богдана, глаза его были тусклые, подернутые голубоватой пеленой, морщины на лице, будто высохшие русла рек и проток.
— Стыд он чувствует, нэку. Очень большой стыд чувствует, но прячет от других этот стыд.
— Надеть лыжи! — раздалась команда на улице.
— Дед, я думаю так. На суде все должно быть справедливо. Зачем собирать судей, когда до суда люди знают, что большой род выйдет победителем? Если судить по справедливости, то и судьям не требуется прятать совесть, как мышонка в нору. Тогда судье не будет стыдно. Последний суд в Нярги был несправедливый суд.
Богдан закинул за спину котомку, берданку и начал прощаться с добрыми хозяевами. Старушка обняла его, поцеловала, Гогда-мапа прижал его к груди.
— Береги себя, помни, тебя ждут все Заксоры, тебя ждет весь род наш.
— Я, дед, не буду дянгианом, это слишком хитрое дело, а я не умею хитрить, — сказал Богдан и подумал: «Я иду воевать за справедливость, а когда она восторжествует, то, может, и не нужны будут судьи. Зачет они, когда на всей земле будет справедливо».
Богдан вышел из дома, надел лыжи. К нему подошла Мира.
— Богдан, почему ты не зашел к нам? — спросила она.
— У меня дело было в этом доме, — смущенно ответил он.
Богдан ждал команды Глотова, ему становилось нестерпимо тяжело стоять возле Миры. Он чувствовал, что если не прозвучит сейчас команда, то произойдет что-то непоправимое. Но что произойдет и в чем его непоправимость — он не знал. Может, не выдержат его нервы, и он заплачет? Может, обнимет и поцелует Миру?
— Прощай, Мира, — пробормотал Богдан и сдвинулся с места, не ожидая команды Глотова.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Нижней Тамбовке лыжный отряд Павла Глотова не застал партизан, партизаны ушли вниз и находились возле села Софийска. В Нижней Тамбовке находился тыловой госпиталь.
Пиапон и его братья, Токто, Богдан, Орлов и еще трое партизан разместились на ночлег в большой просторной избе возле госпиталя. Партизаны поужинали и курили перед сном.
— Воевать с беляками я начал в Приморье, — рассказывал Орлов, — командиром небольшого отряда был. Тяжелые бои случались. У нас у некоторых даже дробовика не было, да воевали. Сплоховали наши, говорили, оставили во Владивостоке полные склады боеприпасов, хлеба, масла, крупы. Все оставили белякам. А им еще японцы, американцы, англичане привезли оружия и пищи — хоть завались. Ежели бы все это нам, в наши руки!
Рассказ Орлова прервали вошедшие в избу вооруженные люди. Среди них няргинцы узнали чолчинского охотника Бимби Актанко. Другие четверо нанай им были незнакомы.
— Чего не зашли в Чолчи? — сразу накинулся Бимби на партизан и начал ругаться по-нанайски, добавляя крепкие русские словечки.
— Ишь ты, говорит-то по-своему, а матерится по-нашему, — смеялись русские партизаны.
— Давай чеши, чеши! — смеясь, сказал молодой партизан.
— Чево чеси? Чево чеси? — накинулся на него Бимби. — Хоросо сто ли, меня однаво оставили. Это хоросо? Плохо! Все посли белых бить, меня оставили. Сколько ден я васа догоняй? Моного ден догоняй.
И опять, к великому удовольствию партизан, Бимби начал материться. Успокоившись, он рассказал, как догонял партизан, познакомил со своими спутниками, которые присоединились к нему в Нижних Халбах.
А Токто, услышав о нижнехалбинцах, стал присматриваться к каждому охотнику, особенно долго он разглядывал пожилого нанай, с тощей седой бородкой.
Богдан, как самый молодой среди партизан, заварил чай и стал угощать прибывших остатком ужина. Все время, пока они ели, Токто не спускал глаз с пожилого нанай.
Когда гости закурили, он подсел к нему и спросил:
— Ты не Понгса Самар?
— Я.
Пожилой охотник поднял голову, острые прищуренные глаза уставились на Токто.
— Я тебя не знаю, — сказал он. — Откуда знаешь меня?
Пиапон прислушался к их разговору, что-то заставило его насторожиться. Богдан тоже слушал, лежа на мягком сене.
— Давно встречались, в молодости, даже женатыми не были.
Понгса Самар опять будто прощупал глазами лицо Токто.
— Не припомню, — сказал он.
— Ваша семья большая была, да и род крепкий, а я остался тогда последний мужчина…
— Токто? Это ты? — встрепенулся Понгса. — Ни за что не узнал бы, если бы ты не напомнил…
— Не узнал, потому не убил бы, хочешь сказать.
— О чем ты говоришь, Токто? Я даже позабыл, когда кончилась кровная вражда между нашими семьями. Давным-давно кончилась.
— Тогда кончилась, когда вы убили отца. Больше вам некого было убивать.
— Наши не убивали твоего отца. И тебя никто не искал. Давно кончилась кровная вражда. Как погибли старшие, так и кончилась эта вражда между нами. Никто о ней не вспоминал.
Токто не верил Понгсе, хотя не первый раз слышал эти слова. Еще несколько лет назад, когда сын Понгсы женился в Болони, тогда Токто не на шутку встревожился, встретившись с желторотым женихом, друзья его твердили то же, что говорил теперь Понгса. Неужели прав Понгса? Неужели на Амуре у нанай изменились нравы, характеры, обычаи?
Токто вернулся на свое место, лег рядом с Пиапоном.
— О какой это кровной вражде говоришь, Токто? — спросил Пиапон. — О кровной вражде только в сказках услышишь теперь.
«И этот то же говорит, — подумал Токто. — Все амурские против меня, или я один совсем глупый среди них, поумневших».
Партизаны улеглись, гости тоже легли рядом с ними. Токто лежал с открытыми глазами и думал о Понгсе, о кровной вражде с родом Самаров, о загадочной смерти отца.
«Если даже и есть кровная вражда, сейчас нам нельзя враждовать, потому что мы на войне, идем
